— Фермерский труд, — проговорил отец, подняв голову от тарелки, на которой высилась груда еды, ибо он, как нередко случается с худощавыми мужчинами аскетической наружности, обладал невероятным аппетитом, — фермерский труд — труд тяжелый, если выполнять все добросовестно. А у нас тут работают добросовестно. Иначе бы мы не выдюжили на этой войне. Они там, наверху, в конце концов это сообразили. А уж мы теперь постараемся, чтобы и впредь не забывали об этом. Не позволим больше фокусов с сельским хозяйством в нашей стране.
— Правильно, — поддакнул отцу Артур. — Нам в стране нужно увеличивать сельскохозяйственную продукцию, а городские пусть за нее платят хорошую цену.
— Любое правительство, если оно с умом, будет стоять на этом! — подхватил мистер Кенфорд.
— Пожалуйста, не надо сегодня политики! — поспешила с просьбой миссис Кенфорд.
— Ой, я тоже прошу, — подхватила Филлис. — Все спорят, спорят, спорят. Прямо ужасно. Вы бы слышали Сиднея. Правда, Эдна?
— Сидней ну просто жуть что говорит. Я ему тут на днях прямо так и сказала, чтобы он немедленно замолчал, и все. Потом-то даже пожалела, что пришлось его так осадить, да ведь что ж это такое за разговоры?
Эдна обращалась к обеим женщинам, и те понимающе кивнули.
Но мистер Кенфорд, человек упрямый, еще не высказался до конца.
— Что я думаю о политике, все знают. Со мной спорить незачем. Я просто говорю, что при теперешнем положении вещей всякое разумное правительство, если понимает что к чему, должно поддерживать сельское хозяйство. Тут двух мнений быть не может.
— Ясное дело. А городские, если не согласны с этим, — добавил Артур, который все норовил свести счеты с «городскими», — накличут большие неприятности, только и всего.
— Какие еще неприятности? — не удержался Герберт.
Артур взглянул на него, и Герберт был потрясен: на него с подозрением смотрел чужой, настороженный человек. Но в следующую минуту Артур уже весело ухмыльнулся:
— Ладно-ладно, братишка. Знай себе наворачивай да радуйся жизни. С возвращением!
И посмотрел на сидящих за столом, ища поддержки. Его поддержали.
Герберт послушно жевал и старался радоваться жизни. Но ему по-прежнему было среди них как-то неуютно и даже немного грустно. Вокруг сидели его родные, сидели крепко и ели, относясь к делу с полной серьезностью и чуть ли не отирая пот со лба; а он, сам точно такой же, как и они, ничем не лучше, словно завис в воздухе и наполовину отсутствовал. Мать угадала его ощущение и то и дело на него посматривала, не то с вызовом, не то с мольбой. Сделав над собой усилие, Герберт принялся, как и накануне, задавать вопросы о соседях и общих знакомых. Что сталось с тем-то и тем-то? Помогло. Завязался живой разговор — отец и Артур поставляли хозяйственные сведения, а женщины увлеченно выкладывали рождения, женитьбы и похороны. За этими делами одолели фруктовую запеканку со сливками, яблочный пирог и сыр, и оказалось, что больше никому кусок в глотку не лезет, все насытились до отвала. В ход пошли бутылки с пивом и сидром, а мистер Кенфорд принял из рук хозяйки чашку крепкого чая, одновременно выразив надежду, что остальным не придется раскаиваться в допущенных «излишествах».
— Мы останемся здесь, ладно, отец? — сказала миссис Кенфорд. — А посуду перемоем потом, пока вы, мужчины, будете обговаривать подробности.
— Это как ты скажешь, мать, — ответил мистер Кенфорд. Вид у него стал торжественный и многозначительный. — Пойду принесу бумаги.
Что именно за всем этим последует, Герберт не имел представления, но ясно было, что наступил самый главный момент, а весь вечер и даже весь день служил ему подготовкой.
— Может быть, мне лучше уйти? — испуганно спросила Эдна.
— Нет-нет, Эдна, оставайся, — с улыбкой ответила ей миссис Кенфорд. — Ты ведь тут не чужая. Мы считаем, что ты — член семьи.
Да? Это еще почему? Правда, она двоюродная сестра Филлис, напомнил себе Герберт. Но у Филлис, вполне возможно, уйма двоюродных сестер и братьев, теток и дядьев — и, кстати сказать, отец с матерью — с чего же они вдруг удочерили Эдну? Нет, это ему совсем не нравится. Он обернулся, встретил ее робкий, ласковый взгляд и сразу почувствовал себя последним подлецом, когда ласковая робость в ее взгляде вдруг сменилась чуть ли не отчаянием.
— Ты ведь не против, Герберт? — пугливо шепнула она, потянувшись к его уху, вся до того розовая, сияющая и взволнованная, что на мгновение ему захотелось схватить ее и сжать в объятиях.