Киножурнал, правда, был отечественный, но самый комментарий, бойкий и язвительный, уже содержал сожаление по этому поводу. А остальное все пришло из Соединенных Штатов. Сначала короткометражный документальный фильм, выдержанный в серьезных тонах, втолковывал кинозрителям в Лэмбери, каких потрясающих успехов они добились в деле защиты американского образа жизни, иначе именуемого Демократией. Потом показали короткометражный комедийный фильм про некоего затюканного дантиста, его сварливую жену, необъятную тещу и занудного шурина, выставляющий на обозрение небольшой сочный ломоть этого самого американского образа жизни. И наконец, главное блюдо — полнометражный художественный фильм, длинная, но незамысловатая история про морских пехотинцев, принимающих участие в довольно шумных сражениях непонятно где, и про их любимых девушек, которые днем работают нежными сестрами милосердия, а ночи напролет отплясывают под джаз фокстроты и джиттербаги. Когда кто-нибудь из героев приезжает на побывку домой, он — или она — долго подымается по широкой белой лестнице, идет бесконечно длинными коридорами, покуда, наконец, не оказывается в уютной светелке в добрых сто пятьдесят футов от стены до стены. Морские пехотинцы либо парятся в темных джунглях, либо ищут укрытия от назойливого тропического ливня, на досуге же стараются забыться в ночных клубах мегалитической постройки, где одна эстрада и то уже размерами с футбольное поле. А девушки, правда, иногда ставят градусники и томно взбивают подушки, но с окровавленными бинтами и подкладными суднами дела явно не имеют — потому-то и веселятся без устали и трясут аккуратными локонами крупным планом на фоне знаменитого джазбанда. Ничего похожего на войну и армейскую жизнь, какой ее знал Герберт; если же это все и задумано как дорогостоящий пустяк, не отражающий даже американского образа жизни, то непонятно, зачем было доставлять его из Голливуда через океан в Лэмбери. Согласны ли с ним зрители в зале, Герберт определить не мог: они не аплодировали и не шикали, не выражали ни одобрения, ни осуждения — просто сидели молча, смотрели, слушали. Словно не развлечься пришли, а сидят в очереди на прием к врачу. Хотя они, наверно, и не рассчитывали на развлечение, просто убивали время — как и он. Английский образ жизни. Но на кой черт ввозить такое барахло?
Был уже девятый час, когда он снова вошел в «Корону». Теперь там бурлила жизнь — пятница, вечер, у всех в карманах получка. Помещение бара походило на тесную, жаркую пещеру. Слишком дымно, людно, шумно. Герберт с трудом протолкался к стойке и должен был еще ждать, пока его обслужат. Тут-то он и увидел ее, Дорис Морган. В том же самом желтом платочке. Она была с компанией — молодые ребята и девушки, и с ними несколько людей постарше. Все друг с другом хорошо знакомы. Должно быть, работают вместе на авиационном заводе. Судя по тому, как старательно они сейчас веселились, видимо, справляли какой-то праздник. Дорис Морган не отставала от остальных — громко переговаривалась, смеялась. Видно было, что тоже успела немного выпить. Облокотившись о стойку, Герберт издалека разглядывал эту девушку и сам уже не понимал, зачем она ему понадобилась?
— Ишь растопырился мистер. Может, потеснитесь? — обратился к нему сбоку какой-то человек.
— И не подумаю, — хмуро ответил Герберт и так свирепо на него поглядел, что тот сразу переменил тон.
— Так я же ничего, мне бы вот только…
— Ладно, подходи, — сказал Герберт и отодвинулся. — В другой раз не задирайся.
Он снова посмотрел через весь зал на Дорис Морган, и на этот раз она его заметила. Было видно, как она хмурит брови, верно, гадает, где она его видела, потом лицо ее просветлело: припомнила! Она приветливо улыбнулась. Герберт кивнул ей, отпил пива и посмотрел в другую сторону. Подумаешь!
Через две минуты она уже была рядом, втиснулась в толкучку и оказалась почти прижата к нему. Вблизи глаза у нее были вовсе не такие черные, скорее карие, теплые и блестящие.
— В одиночку на этот раз? — спросила она.