— Мадам опаздывает, — Жека долго возится с замком.
И здесь лампочка без абажура.
— Выпить хочешь?
— Не хочу.
— И правильно.
Лезет в холодильник. Что же пьют на израильских «малинах»? Пусто. Пиво сегодня не завезли. Матерится. Лезет в морозилку… АВТОМАТ!!!
— Ну все, мент. Отсуетился.
— Не валяй дурака. Ты что думаешь, я без прикрытия?
Это ляпнул зря. Мики не к месту вспомнил. Наивный ход.
— Думаю. Потому что, идя с прикрытием, мент возьмет с собой ампулы. Для убедительности. А ты не взял. Значит, боялся. И прикрытия нет.
Мики, Мики, считай меня жертвой Саддама. Ведь если бы не война, ты бы по-прежнему мирно пас меня…
— Хорошо, прикрытия нет. Но на работе все известно. И твои ампулы в сейфе. Тебя возьмут еще до утра.
Смеется. Искренне!
— А мне плевать. При чем тут ампулы? Я тебя убить должен. Давно должен. Сам видишь…
Музыку врубил. На всю громкость. Значит, действительно будет стрелять…
Глупо…
— К стенке! Приговор зачитывать буду…
Истерик!..
— … Позорный мент, Борис Бренер, за то, что перестал быть человеком, за предательство своих боевых товарищей и регулярное вешание на них мокряков, как при социализме, так и при капитализме, за злоупотребления служебным положением, шантаж и прочее дерьмо, приговаривается к вышке! По законам чрезвычайного положения!..
…Вместо выстрелов гаснет свет. На пол! Пули над головой. Откатиться…
Еще откатиться!.. Теперь бросок!!!
… Ну все, теперь подождать, когда Мики врубит свет и посмотреть, что я сотворил с Жекой… А здесь коллега перестарался — окно уже можно было и не выбивать.
— Шалом, Мики! Ани по. Ха-коль бесэдэр, тода ла эль![52]
— Ло мэвин! — отрезал Мики из темноты. — Рак руссит![53] Твой душман еще дышит?
— Вувос!!! — обалдел я. — Вувос! Вова!
… Не знаю, может, я и первысил пределы необходимой обороны, но раскаяния не испытывал. Пульс прощупывался, и ладно.
— А как ты сюда попал?!
— На такси, — объяснил Вова. — Пошли отпустим тачку.
Вова передал мне «мамат», потом вытащил недовольную Номи и отпустил перепуганного таксиста.
— Кошмар, — честно сказал я, оглядев все его хозяйство. — Какого черта ты за мной следил, да еще с ребенком?!
Вова посмотрел на меня, как на идиота, и спросил:
— Общего знакомого реанимировать будем или добивать?
— Вообще-то он мне живым нужен, — признался я.
— Тогда стоит поспешить.
Мы отволокли Жеку, Номи, «мамат», автомат и прочий скарб в «Мицубиши» и рванули в больницу.
— Нет, без дураков, — попросил я, — чего ради ты тратился на такси, рисковал ребенком и вообще?
— Ну некуда мне ее было деть! — разозлился Вова. — Никого я тут не знаю! Стреножен двадцать четыре часа в сутки.
— Ну и дурак. У меня две бабы от безделья шизеют. Так что всегда и на сколько угодно.
— Ловлю на слове! — обрадовался Вова. — У меня завтра в три встреча с заказчиком… Доча, не надо дядю-бандита трогать, нельзя, да-а, нельзя… дядя и так еле дышит… Ты извини, что я полез в твои дела. Но, во-первых, это не только твои дела… все-таки одна из убитых — моя жена.
— Я бы на твоем месте больше доверял профессионалам…
— Хреновый ты прфессионал, — объяснил Вова. — Ведь уже у борделя с ним все было ясно.
— Что тебе было ясно?
— Что нет у него в помине никакой Киры. И ничего нет, кроме ненависти к тебе. Это у него на лице читалось. Крупными буквами. Я неплохой портретист.
— Ошибаетесь, Ватсон, — добродушно сказал я. — Есть у него Кира. Но это его главное сокровище. Он ее прячет, как Кащей — иголку. Когда Кира окажется у меня в руках, он получит два с половиной пожизненных.
— Да-а, — протянул Вова. — Иногда мне казалось, что ты сможешь найти убийцу, но теперь я вижу, какой ты Шерлок Холмс. С психологией у тебя лажа. Короче, считай, что я тебя спас из личной симпатии…
…В больнице Жеку приняли, как родного. Оказалось, что Жекину проломленную голову только недавно выписали из этой самой больницы, где он вылежал себе полное алиби по всем убийствам, и с изрядным запасом. Даже приезд Киры в Израиль он встретил в больнице.
Так глупо я себя не чувствовал давно. Вова наслаждался своей проницательностью, а я переживал профнепригодность.
— Зачем ты сказал, что ее знаешь? — грустно спросил я очнувшегося Жеку.
— Из…любви… к тебе… — прохрипел он.
КАК РАСПОСЛЕДНЯЯ СВОЛОЧЬ
Я сделал для Ленки все, что мог. Но дальше бежать от реальности было уже некуда. Да и незачем.
Против Ленки было не слишком много улик. Более того, у нее было такое же алиби по Марише, как у нас с тещей — вместе сидели в миштаре. А, главное, я не в состоянии был представить, как она заставляла соперниц принимать яд. Зато знал, что сумею расколоть ее. Оставалось прикинуть, как это сделать чисто технически.
Самым сложным оказалось изолироваться от тещи и Левика. От вечернего променада Ленка отказалась, сославшись на указания гражданской обороны.
Пришлось ждать ночи и надеяться, что обойдется без особых истерик.
Легли. Ленка отвернулась, и я обратился к затылку:
— Давно хотел спросить… Зачем ты это сделала?
Затылок молчал.
— Прости, если можешь, — наконец выдавила она.
Теперь помолчал я. Затем сформулировал:
— Ладно… Рассказывай.
— Стыдно…Ты и так все знаешь…
Пришлось снова взять паузу и лишь потом уклончиво согласиться:
— Знаю. Но не все.
Ленка резко повернулась:
— Я понимаю, что обманула тебя… Что оказалась совсем другим человеком… Мне так страшно думать что ты обо мне теперь думаешь… — голос ее начал дрожать, то есть она говорила относительно искренне. Скорее всего искренне. Надо было ловить момент. Но при этом не спугнуть. Как-то индифферентно, но выверенно.
— Жить вообще страшно, — честно поддержал я. — Особенно теперь, после всего этого… Знаешь, — задушевно сообщил я главный следовательский секрет, — это очень трудно — держать все в себе… И зачем, если все и так ясно? Сейчас вообще самый трудный период, когда все так остро… Сейчас нам нужно быть всем вместе — только так я смогу помочь тебе, мы сможем помочь друг другу… — тут я исчерпался и заткнулся, потому что горло как-то физически отказалось все это продолжать. Никогда я еще так отчетливо не чувствовал себя скотиной. В борьбе за правое дело.
— Боренька! — она захлюпала на моей груди. — Боренька! Мне так страшно… С тех пор, как я поняла, что могу остаться одна… с ребенком… в чужой стране… У меня ведь ни языка, ни работы… У меня ведь ближе тебя… а эта война… и вообще… я одна не могу так быть… больше не могу… ты меня совсем уже никогда не сможешь любить?
И я, впервые за последнее время, почувствовал, что, в общем-то, смогу. И поразился своей беспринципности. Во время следствия! С подозреваемой! Нет, я хотел бы сначала поставить все точки…
— А когда ты начала за мной следить?
Ленка зарыдала:
— Я больше никогда не буду! Клянусь Левиком!
Мне ли ее судить? Сам же и довел.
— Ладно, — ровно сказал я. — Ты задумала это еще до того, как взяла яд у мамы?
— Нет, конечно… Ничего я не задумывала… Сама не знаю, как это получилось. Черт дернул!
— Дальше.
— Ну, ты вышел, а я за тобой. Все боялась, что ты оглянешься. Но ты, не оглядываясь, пошел в этот дом…
— В который?
— Соколов, 17. Я этот адрес на всю жизнь запомню.
Это был адрес Мариши. Но ведь сначала она убила Анат. Почему преступники предпочитают колоться в обратной последовательности?
— Яд был с тобой?
— Нет, при чем тут яд?