Шестерни времён крутились безостановочно, но как-то ещё не зацепили ребят, не втянули в своё коловращение. Они пока ещё были зрителями в зале, а на сцене разворачивалось действо непонятной им жизни. Пахота, сев, уборка урожая, покос, молотьба — всё было на своём месте, всему было своё время. Так же, как двести лет назад, так же, как и двести лет вперёд. Где-то там, далеко, столица, а в ней императрица и Сенат. Они там, думают, что вершат судьбы народа, а народ ничего не думает. Он просто работает. При любой власти, при любом строе, и будет так же работать и впредь. Феодалы, капиталисты, коммунисты… Как это всё далеко.
Вышел из конюшни Герасим, подошёл к бочке с дождевой водой, плеснул себе на лицо, сполоснул руки и утёрся подолом рубахи.
— Герасим, — окликнул его Костя, — ходи сюды.
Герасим подошёл и сдёрнул шапку, ожидая, чего же надо этим… непонятным. От непонятных всякого можно ожидать.
— На-ка, выпей пивка, — Костя протянул ему стакан, — да шапку не ломай. Садись.
Герасим осторожно пристроился на краешек лавки. Пригубил пива, потом выпил всё. Поставил осторожно стакан на стол. Костя налил ещё.
— Хорошо? — спросил он.
Герасим удовлетворённо загукал.
— Пей. Последний день гуляем. Скажи, ты можешь нас научить лошадь запрягать?
Герасим чуть не подавился пивом. В его голове никак не помещалась мысль, что кто-то не может запрячь лошадь. Костя правильно понял его мимику.
— Ну, так получилось. Там, где мы жили, не было лошадей.
Немой изобразил на лице недоумение. Как же люди живут без лошадей? Это что ж, есть места, где люди в дикости находятся? Но договорились. Вечером, немного времени потратить. Запрячь-распрячь.
— Вот и хорошо. Завтра, да?
Герасим помотал головой.
— Послезавтра?
— Гу-гу, — ответил мужик.
Подошла Анна Ефимовна, тяжело присела на лавку. Герасим снова вскочил.
— Иди, наколи дров на завтра, — приказала хозяйка, — и можешь идти.
Герасим ушёл, а Анна Ефимовна сказала:
— Не балуйте мне мужиков, а то на шею сядут. Вы что-то хотели от него? Так надо было сказать, я бы приказала.
— Так эта… — промычал Костя.
— Безлошадный он. Весной лошадь околела, так я свою даю. Батюшка ругается, конечно. А у него трое детей, и все девки. Так отрабатывает, чем может. А не дать лошадь — совсем в разор войдёт. У меня и так… — она махнула рукой и тяжело вздохнула, — даст бог, может к весне купит себе.
Она ещё раз вздохнула и продолжила, видимо, всё-таки у неё в душе наболело, а поделиться, чиста по-бабьи, было не с кем.
— И так уже, не усадьба, а богадельня. Глашка вон…
— А с ней-то что? — удивился Саша. — Вроде, не криворука и не горбата?
— Глафира — разведёнка. Пустая баба, три года прожила со своим мужиком, да так и не затяжелела. К епископу во Владимир ездили, челобитную возили. Но дал всё-таки позволение на развод. Я и забрала её к себе, иначе жизни ей не будет. А так побаиваются трогать.
Может, она знала больше, чем сказала, но Саша опять подумал, что кое-какие вещи для селян являются очевидными, не нуждающимися в дополнительных пояснениях. И так выплывали какие-то странные, непонятные причины, из которых следовали такие же странные следствия.
— Ничего, Анна Ефимовна, — сказал Ярослав, — мы тут измышляем, не как время праздно провести, а чем снискать хлеб насущный. Всё будет хорошо.
— Ваши бы слова, да богу в уши. А вы? Что людям-то говорить из каких краёв прибыли? А то я всё про себя, да про себя.
— Всем говорить будем, что из Америки. Страна такая есть, за морем-акияном.
— И там православные живут? — удивилась Анна столь широкому ареалу распространения русских людей.
— И не только. Много язычников и дикарей. Есть и католики, и лютеране, есть даже индейцы, которые верят в таких богов, что… страсть одна. А земля там плодородная и родит богато, — Слава, видя поощряющую улыбку Анны Ефимовны, заливался соловьём.
Он так и нагородил бы сорок бочек арестантов, про грозных апачей, коварных навахо, добрых сиу и могикан-охотников, если бы не пришла Глашка и не поставила на стол крынку парного молока и несколько ломтей хлеба. Она тут же развесила уши, ожидая продолжения рассказа про диких аблизьян, разоряющих покосы, но Анна быстро её спровадила прочь.
— Поди-ка, набей тюфяки свежим сеном, неча тут, — энергично распорядилась она, — Спать сёдни в летней будешь, на сеновале Александр Николаевич ляжет. Константину Иванычу и Ярославу Карловичу в горенке постели.