— Ладно — ладно, — коротко бросил Эрл. — Разделимся.
— Я могу пойти пешком, — продолжал Ингрэм. — На шоссе поймаю автобус и поеду себе. А у вас с девушкой не будет никаких проблем уехать на машине.
— Хорошо, черт возьми, мы разделимся.
— Мы ведь собирались встретиться на Всемирной Серии, (серия бейсбольных матчей в финале сезона — прим. пер.) с бледной улыбкой напомнил Ингрэм.
— Разумеется, — заверил Эрл, потирая лоб. — Выпьем пива, и я расскажу тебе, на что обратить внимание.
" — Зачем я это сказал, — подумал Эрл. — Зачем громоздить ложь?»
— Какого черта ты делаешь с радиоприемником? — неожиданно спросил он.
Ингрэм разложил детали на краю стола.
— Может быть, мне удастся его наладить, — сказал он.
— Да? А что ты понимаешь в радиоприемниках?
— Попытка — не пытка, верно? Эти старые приемники делались на совесть. Как те старые часы марки «Ингерсол» ценой в один доллар. Вы роняли их на пол — и обычно они начинали ходить куда лучше.
Он внимательно вглядывался в нутро приемника, сложив губы трубочкой.
— Не получается, да?
Эрл внимательно наблюдал за ним, почувствовав себя больным и усталым от нового страха; ему не хотелось, чтобы Ингрэм узнал, что его обманули. Пусть поймет, когда полицейские его схватят. Но не здесь…
— Слишком много повреждений? — Эрл не смог скрыть надежду, прозвучавшую в его голосе.
Ингрэм покосился на него и вновь вернулся к работе.
— Может быть да, а может быть и нет. Если закоротило выпрямитель, тогда никаких шансов. Но могли просто отвалиться контакты на динамике. Или что–нибудь в этом роде.
— Где ты научился разбираться в радио?
— В армии. Я был связистом.
— Связистом? — Эрл сунул в рот сигарету и о ноготь большого пальца зажег спичку. — Думаю, служба не из тяжелых.
— Ну… Нам приходилось дежурить по четыре часа, потом четыре часа отдыха, и так без перерыва три дня подряд. Хотя это было за границей. В США не так плохо.
— А где ты был за границей?
— В Англии. Дольше всего я прослужил неподалеку от городка, который назывался Веймут. Но мы регулярно ездили в Лондон.
Эрл сухо бросил:
— И ты называешь Лондон заграницей?
Ингрэм усмехнулся.
— Можешь показать, как добраться туда по суше?
Эрл встал и опять проковылял к окну, стараясь не растерять такую неожиданную и необходимую злость; это чувство сразу смыло прочь все сомнения, так его раздражавшие. Вызвало её саркастическое замечание по поводу армии; вот так все они себя ведут, когда забывают свое место. Надуваются самодовольством, хлопают вас по спине и предлагают выпить из их бутылки. И вообще всячески стремятся стать запанибрата… Эрл знал все это, но сейчас вдруг неожиданно понял главное: у него есть все основания ненавидеть Ингрэма. Это его обязанность, ставшая вдвое важнее после того, как Ингрэм оказал ему услугу. Самое главное, с людьми нужно обходиться так, как они заслуживают — независимо от того, как ведут себя по отношению к вам. Только так и следует поступать.
Эти мысли радостно бились у него в голове, укрепляя чувство собственной правоты и уверенности. Правильно, что он лгал Ингрэму; это его долг. Эрл сам не знал, как пришел к такому выводу, но справедливость его отрицать было невозможно; убежденность растекалась по всему его телу, заглушая слабые отзвуки сомнения и вины.
— Ну и как было за границей? — тихо спросил он, стоя спиной к Ингрэму, весь напрягшись и выпрямившись. — Как шли дела в Англии, Самбо?
— Мы довольно неплохо там жили. — Ингрэм, хмурясь, склонился над приемником. — Жили мы в казармах, и особых строгостей насчет увольнительных не было.
— Звучит неплохо, — буркнул Эрл.
— Армия есть армия, — пожал плечами Ингрэм. — Хорошо или плохо идут дела, она все равно остается армией. Не мне тебе объяснять.
Эрл сузившимися глазами наблюдал за ним. — Тебе должна была понравиться Англия. Я слышал, там за вами просто бегали.
— Да, люди там действительно приятные, — рассмеялся Ингрэм. Спрашиваешь у них дорогу, так тебя берут за руку и ведут полпути, непрестанно повторяя: " — Вы не смошете заплудиться, приятель, вы на самом деле не смошете.» Они в самом деле так говорят, я не шучу.
— Неплохо ты передаешь английское произношение. Кто–то научил?
— Я слишком часто слышал, как они говорят.
Эрл вновь приковылял к дивану и уставился на склоненную голову Ингрэма.
— Неплохо время проводил, а?
— Большинство к солдатам относилось дружелюбно. Сам знаешь, как это бывает. Показывали фотографии сыновей, служивших в Бирме или где–нибудь еще, расспрашивали про Америку.
— Должно быть, здорово ты заливал, — заметил Эрл.
Ингрэм пожал плечами и попытался улыбнуться. Он чувствовал, что злость так и прет из Эрла, как жар из печки. Какого черта с ним случилось? Что так разозлило?
— А что ты скажешь о людях, Самбо? — не унимался Эрл. — Мне бы хотелось знать. Сам я никогда не встречал никого, кроме лягушатников и немцев.
— Ну, я же говорил, они очень приятны и дружелюбны. — Он понял, что так разозлило Эрла, и насторожился. — Я никого не знал близко, но к нам все хорошо относились.
— Ты никого не знал, да?
— Ну, я одного я знал довольно хорошо, — сознался Ингрэм. — Правда не очень долго, но это не имеет значения. Из тех людей, с которыми сразу находишь общий язык… Если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Я тупой, Самбо. Я не понимаю.
— Встретил я его однажды вечером в Лондоне, — продолжал Ингрэм. — Он просто сидел в баре с кружкой пива, и мы разговорились.
— Ты ходил с ними в бары, да?
Ингрэм пристально посмотрел на него.
— Верно. И ещё мы пользовались общими туалетами. Это именно то, за что мы боролись. Демократия. Общие сортиры.
— Так что насчет этого человека? — Глаза Эрла угрожающе сузились. Что насчет него, Самбо?
— Он был из Шотландии, — сказал Ингрэм, пристально вглядываясь в искаженное яростью лицо Эрла. — Лет шестидесяти. Любитель музыки. Спросил, не хочу ли я пойти с ним завтра на концерт. Я конечно ответил, что с удовольствием. И мы отправились. Потом он повозил нас с приятелем по Лондону. По пригородам, где стояли ровные ряды маленьких кирпичных домиков с цветами в палисадниках. Провез по Пикадилли, отвез в Истэнд, где люди так бедны, что им не удается даже выпить. А потом показал маленькие английские пабы, где подавали джин и виски. Он здорово знал историю и говорил, что англичанин по имени Дизраэли однажды сказал: " — Хорошее существует в жизни только для немногих — для очень немногих». Мысль эта шотландцу не нравилась. Потом он отвез нас на вокзал Паддингтон и мы вернулись в свою часть. — Ингрэм уронил нож на стол. — Вот и вся история про англичан.
— А почему он выбрал вас? В нем было что–то странное?
— Я не могу сказать.
— А как насчет девочек? Как насчет баловства со шлюхами, Самбо?
Ингрэм отвел взгляд: он не в силах был видеть бессмысленной ярости, залившей лицо Эрла. " — Почему? — горько подумал он. — Почему я должен оправдываться за грехи десятилетней давности?»
— Я рассказал достаточно, — отрезал он, неожиданно почувствовав презрение к самому себе и к Эрлу. — Я никогда не брал в Англии ничего, если мне не предлагали. На блюдечке с голубой каемочкой.
— Тебе удалось избежать настоящей войны. Ты служил не в армии, а в раю.
— На меня надели солдатскую форму и посадили на корабль. Что я должен был делать? Выпрыгнуть за борт и плыть на фронт с ружьем в зубах?
Эрл встал и вернулся к окну, снедаемый беспричинной злостью.
— Ты должен был оказаться рядом со мной, Самбо, — сказал он. — Чтобы увидеть войну. Я покинул штаты рядовым. А четыре года спустя стал сержантом. Только дюжина ребят из нашей части прошла всю войну. Остальные погибли — либо в Африке, либо во Франции, либо в Германии. Каждый раз, когда возникал избыток Пурпурных Сердец (американский орден — прим. пер.), нас посылали на передовую.
— Ты служил в Первой дивизии?
— Ты о ней слышал, да?
— Конечно. Эта часть прославилась по–праву.