Фледа слушала с невыносимой болью и все возрастающим ужасом, словно ее собеседница, камень за камнем, наваливала ей на грудь какой-то огромный груз. У нее было такое чувство, будто ее погребают заживо, заталкивают под своды чужой воли, и для воздуха теперь осталась лишь узенькая щель. Одно слово, чувствовала она, и щель закроется, и, задавая вопрос, который, как только миссис Герет прервалась, появился у нее на кончике языка, она, как ей в ужасе казалось, искушала судьбу:
— И что же вы сказали ей на это?
— Я была в замешательстве: видела, где опасность, — опасность, что она пойдет домой и доложит Моне, что я вам пособничаю. Разумеется, узнать, что Оуэн повернулся к вам, было для меня счастьем, но радость радостью, а я оставалась начеку. Несколько секунд я усиленно размышляла — и нашла свою нишу.
— Свою нишу? — пробормотала Фледа.
— Я припомнила, как вы связывали мне руки, чтобы я ни слова не говорила Оуэну.
— А вы припомнили, — поинтересовалась Фледа, — письмецо, которое вы, со связанными руками, все-таки сумели написать Оуэну?
— Вот именно; мое письмецо — образец сдержанности. Я вспомнила все то, что тогда запретила себе сказать. Я была ангелом деликатности — я себе ничего не позволила. Как святая. И уж если я тогда поступила так, то не по мне было давать этой женщине повод думать, будто я поступила наоборот. К тому же она совалась не в свое дело.
— И вы ей так и сказали? — осведомилась Фледа.
— Я сказала ей, что ее вопрос свидетельствует о полном непонимании характера моих отношений с моим сыном. Я сказала ей, что у меня нет с ним никаких отношений и что мы уже несколько месяцев не виделись и не общались. Я сказала ей, что мои руки абсолютно чисты: я никогда не пыталась толкать его к вам. Я сказала ей, что забрала из Пойнтона то, на что имела право, и никаких дурных поступков за собой не знаю. Я рассудила, что если и прикусила себе язык, помогая вам, то у меня, по крайней мере, есть оправдание, которое дает мне мое самопожертвование.
— И миссис Бригсток удовлетворил ваш ответ?
— Она явно почувствовала облегчение.
— Счастье ваше, — вздохнула Фледа, — что она, по всей очевидности, не знала, как вы в Пойнтоне, под самым ее носом, афишировали меня перед Оуэном.
Миссис Герет, по-видимому, вспомнила помянутый эпизод; она улыбнулась безоблачной улыбкой, особенно эффектной, дабы показать, что уже привыкла не принимать к сердцу недостойные намеки.
— Откуда же она могла знать?
— Могла, стоило Оуэну рассказать ей, как вы вспылили по поводу Моны.
— Но он же не рассказал. У него достало чутья скрыть это от Моны. Впрочем, неосознанно, но он уже был влюблен в вас.
Фледа устало покачала головой:
— Нет… влюблена была я.
Миссис Герет не преминула воспользоваться даже слабой искоркой и тут же добавила к ней своего огня.
— Ах вы, негодница! — воскликнула она и снова заключила свою молодую приятельницу в жаркие объятия.
Фледа не сопротивлялась. Она подчинилась, как больной зверек. Сейчас она подчинилась бы уже чему угодно.
— Что же было потом?
— Только то, что она уехала, полагая, что кое-что как-никак получила.
— И что же она получила?
— Ничего, кроме ленча. Зато я получила все!
— Все? — дрожащим голосом произнесла Фледа.
Миссис Герет, которую в ее тоне тоже, очевидно, что-то царапнуло, посмотрела на нее с недосягаемой высоты:
— Не подведите же меня теперь!
Ее слова прозвучали как угроза, и бедная девушка — она наконец прозрела — обессиленная упала в кресло.
— Что вы — о Бог мой — сделали?
Миссис Герет возвышалась перед ней, чувствуя себя на вершине славы, героиней, совершившей великое деяние.
— Я устроила вашу судьбу, — заявила она, и вся комната, как казалось испуганной Фледе, наполнилась сиянием ее величия. — Я отослала все обратно в Пойнтон.
— Все? — выдохнула Фледа.
— До самой крохотной табакерки. Последний груз ушел вчера. С теми же людьми. Мой милый Рикс, бедняжка, опустел. — И, словно чтобы увенчать благородство содеянного, пресечь все возражения, миссис Герет, высоко подняв свою красивую голову и потирая свои белые руки, заключила: — Они ваши, ваши, мокрая вы курица!
Фледа увидала слезы, выступившие на ее глубоких глазах.