Жадно ловя воздух губами, пленница выхватывает из рук служанки очередной кусок хлеба и целиком засовывает ломоть себе в рот: он, вставленный на манер кляпа, становится единственным спасением для ничего не подозревающих работниц.
Иначе от полного вожделения громкого стона Мии содрогнулись бы стены не только медового зала, но и каждой лачуги в Хордагарде!
Сигурд, удивившись тому, как она всё ещё сдерживается на грани высшей точки удовольствия, проводит кончиком языка по её чувствительному узелку вверх, вниз, из стороны в сторону, одновременно с этим погружая загнутую вверх первую фалангу большого пальца в её всё ещё девственное лоно.
Пальцы Мии цепляются за угол стола и едва не скидывают с него край скатерти и тарелку, их костяшки белеют. Зубами она впивается в хлебную корку, напрягает каждую мышцу своего тела — и этой картины не выдерживает одна из прислужниц, что осторожно касается её плеча и спрашивает:
— Вы в порядке?
Услышавший это Сигурд там, между её ног, слегка прикусывает левую створку пленницы и добавляет вторую фалангу, погружаясь в мягкий, пульсирующий от его прикосновений алый бархат чуть глубже. Мия превращается в живую пружину, сжавшуюся до предела и готовую в любой момент высвободить накопленное напряжение.
Девушка с трудом открывает глаза и мотает головой, давая прислужницам понять, что никакой помощи не требуется. Всё ещё беспокойная работница подаёт принесённое из кухни остальными двумя последнее блюдо — кусочки солёного лосося. Мия закатывает глаза и медленно прожёвывает постепенно превращающийся в кашу во рту хлеб, чтобы случайно не подавиться: волна наслаждения отхлынула совсем ненадолго, став затишьем перед бурей, перед настоящим приливом сладострастия и неги.
Её мысли... пугали. Где-то в глубине души, в самых тёмных и греховных потаённых уголках своего сознания невольница отчаянно умоляла, чтобы это продолжалось. Более того, она неистово желала притянуть к своему пылающему лону ярла, положить свою руку ему на затылок, схватить за волосы и бесстыдно направлять его губы, язык, нос так, как ей самой заблагорассудится.
"Остановись, Мия! Даже то, что он проделывает с тобой — страшный грех, а уж твои фантазии — того больше..."
Однако голос разума оказывается шёпотом, который заглушают громкие и искренние стоны её вожделеющей плоти. Она... она была близка к пику как никогда, хоть и всеми силами пыталась соскочить с этой иглы похоти и желания, чьё остриё сверкало и манило к себе.
Нужно... Было... Во что бы то ни стало... Прекратить это.
Иначе она не сдержит внутри себя бушующий, клокочущий прилив столь незнакомых и приятных ощущений. Пытаться запереть целый океан в крохотную бутылку — наиглупейшая затея!
"Он сказал...", — рассуждала про себя Мия, закатив глаза, пока сразу два пальца растягивали и смыкали малиновые своды, продолжая осаду её крепости. — "Сказал... что нужно молчать... и не покидать стол до конца... до конца завтрака!"
Девушка жадно хватает в руку сразу несколько влажных, скользких, солёных и блестящих кусочков рыбы и, не жуя, проглатывает их — в это же время с хлюпающим звуком проникает в её розовую пещеру своим языком, удерживая её своды от обрушения пальцами, и ярл.
Мия, торопливо расправившись с лососем, вытирает грязные от жира и пота руки о край скатерти... и, с облегчением выдохнув, встаёт из-за стола, коленом отстраняя Сигурда. Сердце бешено стучит в груди, внизу живота всё ещё бушует непотушенный пожар, но условия выполнены — так?
— Если вы закончили завтрак, прошу пройти с нами в баню. Мы поможем вам освежиться и уложить волосы, — заявляет служанка, пока две другие складывают на поднос посуду.
Откинувшись на одну из ножек стола, правитель Хордаланна скалится и сжимает руки в кулаки: похищенная девчонка смогла его провести и выйти сухой из воды. От его ярости, однако, неотделимо иное, такое же низменное и животное чувство — кожаные штаны ярла вот-вот готовы разорваться.
Быть может, в этой битве она и сумела чудом победить, вот только победа в войне будет принадлежать ему самому.
* * * * *
С оказавшегося ловушкой завтрака прошло больше месяца. С тех пор ярл не имел с пленницей разговоров, не навещал её и даже не передавал подарков или посланий. И тем более, не раскрывал своих мотивов. Вместо этого она целыми днями находилась в отведённой ей просторной комнате, большую часть времени одна, но иногда — и в компании прислужниц.
Всем троим Сигурд поручил присматривать и ухаживать за девушкой, развлекать её и исполнять любые разрешённые прихоти. В компании служанок чуть младше её Мия ощущала себя не такой одинокой: временами они танцевали или вышивали, а одна из работниц Сигурда — её звали Занна — даже говорила на родном языке невольницы так же хорошо, как и на скандинавском; благодаря ей несчастная игрушка викинга стала лучше понимать варварское наречие жителей Хордаланна и узнала много новых слов.
Едва ли Сигурд потерял к рабыне интерес, она отошла на второй план лишь по одной причине: денно и нощно он был занят приготовлениями к новому, самому важному в его жизни походу — взятию Эгерсунна. Только шея змеи Гуды и её малолетнего отпрыска отделяли старшего из братьев от осуществления мечты его отца, мечты, которую Атли вложил в сына с самого детства и которая проросла в сердце наследника ядовитым плющом.
Будут его плоды сладкими или принесут горечь поражения?
Покажет прибытие посланников Инга Трёхпалого, что в скором времени должны будут предстать перед его двором.
* * * * *
В один из погожих декабрьских дней заведённый порядок нарушился: вместо служанки в её покоях оказался Сигурд. Ярл Хордаланна молча швырнул на кровать Мии свёрток, в котором она обнаружила тёплые сапоги, шерстяное платье, шубу из беличьих шкурок и изготовленную из этих же зверьков шапку.
— Переодевайся, даю тебе пару минут. Буду ждать за дверью — поторопись, у нас впереди прогулка.
Спустя час они уже блуждали по Хордагарду, взявшись за руки. Столица суровой вотчины Сигурда разительно отличалась от Эгерсунна: первый город был даже крупнее, гавань его — просторнее и вмещала в себя меньшее количество торговых кораблей, зато куда больше драккаров, шлюпок охотников за тюленями и китобоев. Неспроста местные величали Хордаланн краем зверобоев.
Если Эгерсунн защищал лишь частокол из остро заточенных, вертикально воткнутых в землю брёвен, то форпост Сигурда напоминал неприступную крепость: первым препятствием для врагов были глубокие рвы, следом шёл зубчатый тын из кольев, финальной же преградой, что должна была защитить город и длинный дом от неприятелей выступила четырёхметровая стена из неровных серых булыжников.
Таким же неприступным, как и его дом, казался и сам ярл. Лицо его не выражало никаких эмоций, а сам он не обмолвился с Мией и словом. Как не пыталась она считать его эмоции и чувства, у неё ничего не получалось.
То, зачем они оказались в городе, оставалось для пленницы загадкой — и это пугало.
По дороге в известное лишь правителю место к ним то и дело подходили жители Хордаланна, чтобы показать своё почтение ярлу и поздороваться с ним. Мужчина останаваливался перед каждым узнавшим его хордаланнцем, с кем-то просто обменивался любезностями, иным же позволял высказать свои заботы и проблемы — были среди народа и те, кто просил помощи.
Не все слова оказывались понятными для Мии, но из обрывков фраз и разговоров она точно уяснила для себя, что Сигурд выполнял данные своему народу обещания, не был безразличен к его лишениям, опекал горожан и заботился о развитии самого Хордагарда.
И за его внимание и заботу жители столицы платили ему сторицей из уважения и любви.
А ещё сейчас он был без какой-либо охраны, не боясь за свою жизнь и не ожидая ножа в спину от кого-либо из соплеменников. Для обитателей края зверобоев он с первых дней правления стал мудрым, храбрым и справедливым ярлом, благодаря этой славе многие безземельные ярлы и обедневшие воины примыкали к его хирду и вставали под знамёна сына Атли.