Жестом Ульв велел своим людям приподнять полотно с гербом Ругаланна на одном из столов — и взору давнего врага предстала Гуда, бледная, окоченевшая и бездыханная.
— Что... произошло? — пытаясь переварить в своей голове череду событий, нахмурился Сигурд.
— У Трёхпалого были припасены отравленные стрелы, как говорит девушка, которая спасла твою жизнь — и которую ты чуть не лишил её собственной, — воин указал на дрожащую знахарку, которая кормила своего младенца грудью, — дело в отваре бешеницы. Две стрелы — одна для тебя, вторая — для Гуды.
— Я ждал... ждал от него удара в спину, — принялся рассуждать вслух ярл; кулаки его сжались так сильно, что костяшки пальцев побелели, а кожа натянулась до предела — казалось, вот-вот она лопнет и высвободит кипящую от ярости кровь. — Но чтобы так... Убил одним камнем сразу двух птиц и расчистил себе путь к трону.
— Пока жив Альрик, — поцеловал мальчугана в лоб Ульв. — Пока ты дышишь — ещё не расчистил.
— Как я здесь оказался? Почему Трёхпалый меня не убил? Почему не забрали мои люди?
— Мы со Свеном отступили в длинный дом как в самое безопасное место, Бьорн и остальные твои воины прикрыли наши спины от разбойников Инга. Мы... договорились, что пока Трёхпалый жив, а вы с Гудой больны, резиденция остаётся за нами, а город — за хордаланнцами. Сейчас... всё изменилось?
Окончательно вынырнув из омута своего недомогания, Сигурд приподнялся и медленно сел, морщась от остаточной боли, отдававшейся в израненном теле. С твердой решимостью он поднял взгляд и обратился к племяннику павшей правительницы:
— Я не отказываюсь от своих притязаний на Эгерсунн... Но согласен на перемирие. Пока предатель Инг Трёхпалый ещё дышит... пока я не вырвал его лживый язык и не скормил псам — от рук моих воинов ни одного волоса не упадёт с головы горожан!
— Рад это слышать, — облегчённо вздохнул Ульв. — Свенельд, Варди и ещё несколько человек отправились на поиски Инга не так давно.
— Их... нужно остановить! — встал на ноги и тут же согнулся в три погибели, испытывая боль от раны, ярл. — Он наверняка затеял какую-то ловушку... Где Бьорн и остальные?!
— Твои люди заняли гавань на случай побега Трёхпалого.
— Значит, — кряхтя, темноловолосый викинг потянулся к своей броне и сверкнул хищным взглядом на мирных жителей, которые уставились на него. — Я иду туда.
* * * * *
Всё тело ныло и болело. Казалось, что на нём не осталось ни единого здорового места, и вся Мия была одной живой раной, воспалённой и посыпанной сверху солью.
Когда девушка открыла веки, то обнаружила себя в полумраке, вокруг пахло сыростью, навозом и соломой.
"Конюшня", — тут же пронеслось в голове бывшей невольницы.
На дрожащих ногах она попробовала подняться, но получилось это только с третьего раза: две предыдущие попытки увенчались неудачей, и она падала на влажное, колючее сено. Низ живота обжигало от боли и спазмов — лучше бы она не вспоминала, следами чего были эти ощущения.
На несколько минут она застыла в какой-то прострации. Перед её глазами пронеслись картинки недавнего прошлого: крепко схватившие её за руки негодяи; склонившийся над беспомощным телом Инг; его уродливые руки, до воплей отчаяния сжимающие грудь... и другая часть тела калеки, которая жадно терзала её плоть самыми изощрёнными и извращёнными способами.
Вернуться в прошлое она не способна, но зато может попытаться не допустить этого снова.
" Не волнуйся, впереди у нас ещё много весёлых минут — до тех пор, пока я не захочу выманить на живца одного из братцев. Если кто-то из них вообще останется в живых — старший как раз сейчас где-то блюёт кровавой пеной и подыхает от яда."
Где-то на задворках разума она откопала речь Трёхпалого, от которой содрогнулась как в первый раз. Помощи ждать неоткуда и не от кого. А участь её предрешена.
Перво-наперво необходимо было освободить руки от пут. В полутьме она принялась вслепую шарить по полу конюшни ладонями, надеясь обнаружить там что-то полезное.
И надежды оправдались: через несколько минут пальцы нащупали грязный и ржавый кусок металла. Кем-то обронённый гвоздь, почти истлевший и изъеденный рыжими пятнами, всё ещё мог сослужить добрую службу человеку — в последний раз.
Мия стиснула зубы и, взяв его в руки, стала из-стороны в сторону "пилить" тупым остриём верёвки. Неизвестно, насколько долго это продолжалось — но обрывки пут упали к её ногам, а сама она наконец-то ощутила свободу и получила возможность по-настоящему действовать.
На всякий случай зажав металлический предмет в кулаке, ползком она медленно направилась к дверям конюшни. К удивлению Мии, те не были заперты: через щёлку приоткрытой двери она могла видеть небольшой дворик, где у костра дрыхнул один из головорезов. Больше никого из шайки Инга поблизости не было.
"Сейчас... или никогда", — промелькнуло в голове бывшей рабыни.
Или она остаётся в гадких руках Инга... Или сбегает — если, конечно, на израненных и усталых ногах можно далеко убежать.
В углу помещения она замечает небольшую ветку, ломает её пополам, перевязывает обрывками верёвки — и вот уже зажимает в левой кисти самодельное распятие. Мия закрывает глаза, лицо её делается серьёзным и одухотворённым, про себя девушка читает молитву о спасении.
"Пресвятая Дева, великая и непорочная Богоматерь!
Услышь меня, грешную и недостойную рабу Божию, услышь и не оставь меня в горе и опасности. Приди и покрой меня своим святым покровом, укрой ото зла и укажи путь ко спасению. Упроси Сына Твоего и Бога нашего не оставить меня и подать Руку, покрыть меня от зла.
Аминь".
В последний раз она бросила полный какой-то безусловной, безоговорочной веры взгляд на распятие, аккуратно положила его на землю и осторожно приоткрыла дверь. Мия неуклюже заковыляла к костру, абсолютно нагая и покрытая ссадинами да синяками.
Каждый шаг отдавал болью. Каждый шорох заставлял глаза в панике осматриваться по сторонам.
Вопреки страхам, босиком она тихо добралась до огня. Оставленный охранять её мужчина, лет тридцати, со шрамом на левой щеке и спутанными, сальными рыжими волосами, продолжал спать как младенец и сопеть.
И она узнала его — то был один из негодяев, что не давал ей пошевелиться, пока Инг Трёхпалый вершил над девушкой насилие.
Бедняжка сверлила его взглядом, в то время как внутри неё подобно снежному кому росло горькое, ядовитое чувство. Мысли повторяли одно и то же — отомстить ему, причинить такую же боль, какую ощутила она.
В конце концов, эти скандинавы жили согласно пословице "Око за око, зуб за зуб", а не придерживались заповедей Господних. Холод металла в сжатой ладони стал более отчётливым, и Мия схватила ржавый гвоздь на манер кинжала.
Сейчас ей ничего не мешало вонзить грязный и тленный, как сама душа наёмника, кусок железа тому прямо в сердце. Заставить корчиться от боли, обливаться собственной кровью, молить о помощи и пощаде, когда уже слишком поздно...
Ничего не мешало — кроме мук совести.
Если своими руками лишит она кого-то жизни, если запятнает себя кровью — то лишь уподобится своим мучителям, опустится до их уровня и пойдёт против Священного Писания.
В памяти девушки всплыли воспоминания о таком далёком и счастливом детстве. Своих родителей она никогда не знала: ещё младенцем в дождливую сентябрьскую ночь её подбросили на ступеньки церкви Бремерхафена, и с тех самых пор она стала одним из чад в семье местного священника.
Ни сам пастор Николас, ни матушка Катерина не делали никаких различий между тремя кровными детьми и пятью приёмышами, одинаково любя их и воспитывая согласно христианским традициям.
И сейчас в голове Мии, запутавшейся и оступившейся, вместо дьявольского шёпота зазвучала проповедь отца — прововедь, ставшая спасительным светом маяка среди чёрного моря отчаяния.
"Мои братья и сестры!
Как последователи Священного Писания, как агнцы Божьи мы призваны воплощать Его учение и ценности во всех аспектах нашей жизни. Одним из самых сложных и — в то же время важных учений Христа — является повеление прощать тех, кто нас обидел. Без его понимания, без его осознания даже самый праведный человек, не грешащий и соблюдающий все обряды, не может считаться истинным христианином, ибо есть это Альфа и Омега самого Учения.