Владимир Грузда
Трофей
Лето 7085 по Сотворению Мира.
Начинался новый печальный период Ливонской войны (1558-1583 гг от Р.Х.). Период полный героических подвигов русских солдат и горьких поражений Московских ратей. В январе-марте 1577 года 50-тысячное войско под командованием князя Мстиславского и Шереметева осаждало Ревель (Колывань), один из двух не покоренных городов Ливонии.
1
Хлебалов выбрался из засыпанной рыхлым снегом утепленной суконной палатки. Шалаши, палатки, полуземлянки других десятков стояли кругом, словно сугробы. Над ними вились ленточки белого дыма. Топили походные очаги.
Снегопад продолжался всю ночь, выбелив вырытые в мерзлом глиняном грунте земляные укрепления, и завалив вытоптанные до черна пяточки на деревянных платформах вокруг стенобитных пушек. Снег пухлыми шапками лежал на высоких защитных щитах для огненного боя и затинных пищалей. Белизна поражала яркостью и резкостью света, ослепляя чистотой и свежестью.
Кирилл помотал головой, восстанавливая зрение. Поморщился от принесенного ветром запаха. Развеять стойкий пороховой дух вчерашних пожарищ природа оказалась не в силах. Морозный воздух с Балтики мешался с пылающими всю ночь охранными кострами, впитывал запахи овсовой похлебки, конского навоза и сена, и разносился по пробуждающемуся лагерю.
Хлесткий порыв пронизывающего ветра вновь рванул полы стеганного набитого хлопком кафтана, и забрался под зипун и нательную рубаху. Хлебалов поежился, одернул вмиг задубевший и ставший шершавым и колючим кафтан. Зачерпнул ладонью снег и попробовал его на вкус. Жесткие льдинки вначале покалывали язык и нёбо, но растаяв, наполнили рот освежающей и бодрящей влагой.
Согреваясь, он резко и громко хлопнул в ладоши. Словно в ответ на приветствие, звонко щелкнул на ветру стяг князя Голицына. Хлебалов взглянул направо. Там, в сотне саженей от него, располагался зимний походный шатер воеводы. Высокий шест, установленный возле шатра, тщетно стремился пронзить низкое серое небо. На его верхушке шумно трепетал красно-желтый прямоугольник, играя длинным треугольным вымпелом. Лик Спасителя, будто выглядывая из складок боевого знамени, грустно взирал на неприступные стены Колывани.
Несокрушимые стены, покрытые черной копотью, покалеченные картечью и ядрами, грозно возвышались над засыпанным снегом русским лагерем. Над каждой башней осажденного города гордо реяли шведские знамена – синие, черные, желтые.
Глядя на них, Хлебалову почудилось, как февральское хмурое небо расступается, обтекая город с обеих сторон. Природа словно оберегала осажденных, обрушивая свой жесткий нордический нрав на нападающих. Он чувствовал на губах и языке соленый вкус северного моря. Каждая клеточка тела ощущала холодное враждебное дыхание и давление стихии, пытающейся снести их лагерь.
Неожиданно порывистый ветер стих. И мир словно оглох в безмолвии, готовясь к новому дню, наполненному грохотом пальбы, яростными криками, предсмертными стонами, ликованием победителей и проклятиями побежденных.
2
– Эй, чего замечтался! – десятник Лыков грубо толкнул в бок. – Подь за водой.
Хлебалов неторопливо поднял взгляд на командира. Заглянул в его налитые неприкрытой злобой карие глаза. Затем перевел взор направо, где сиротливо стояли потемневшие от времени и частого использования деревянные ведра. Вместе с водой, учитывая наледь и тяжелое промерзшее дерево, будут по пуду веса каждое. Поглядел на затянутую льдом речушку. Три сотни саженей (650 шагов – не меньше). Так можно и пуп надорвать, тягая по глубокому снегу такую поклажу. Но спорить с десятником, доказывая, что сегодня не его черёд, не имеет смысла. Лыков взъелся на Кирилла с самого первого дня. И опять это треклятущее прошлое!
– Ладно, возьмешь с собой Степана. – снисходительно бросил Лыков отходя.
Лучше бы он этого не говорил. Опять тычет Хлебалова харей в навоз, зная ненависть последнего к "черному люду". Лыков знает, и потому постояннно ставит в пару к Хлебалову тяглых. Но, а где в их сотне найти боевых холопов не из служилых по прибору? Кроме него, да Лыкова и нет их, природных слуг государевых. Кругом одни тяглые.
Хлебалов поморщился, оглядывая этих лапотных крестьян и ремесленников, скинувших природные порты, и облачившихся в тягиляи и шапки железные. Многие из них уже несколько лет как боевые холопы, но все равно, казалось, что эти мозолистые грубые руки более привычные к косе и вилам, но не к саблям и лукам. Они все так же травили глупые крестьянские байки, вспоминали пахоту, сенокос. Тянули грустные холопские песни. Ни тебе сказаний о ратных подвигах, ни песен о героях-победителях!