Лыков нашел уцелевший бруствер пушкарного расчета и втянул туда своих солдат. Тяжело дыша, уцелевшие воины повалились на оттаявшую от пожара, размягченную землю, увязая в ней спинами, и марая почерневшие от гари тягиляи и портки грязью.
Хлебалов заглянул в глаза ратников: в них застыли страх и растерянность. Лишь Михайло воодушевленно подмигнул Кириллу, а Лыков отвел полный напряженной решимости взгляд.
Справа и слева раздавался лязг металла и яростные крики – там шла рукопашная свалка. Враг уже находился в русском укреплении. Предстояло его отсюда выгнать, и идти на приступ, в надежде, что в воротах наши пушкари смогли устроить пролом.
– Чаво? Не пойдем дальше? – тяжело переводя дух, спросил Игнат.
– Посекут нас вороги! Не дойдем до ворот!
Лыков обеспокоенно оглядывался, напряженно всматриваясь сквозь дымовую завесу.
– Морок пожарный нам в помощь! – подсказал Михайло. Но Лыков был непреклонен:
– Ждем стрельцов!
– На кой нас с коней ссадили? – возмутился Филипп, прикрывая рот рукавом. Его продолжал душить кашель, обострившийся от тяжелого смрадного запаха. – На конях сподручней было!
Он не сдержался, и зашелся в тяжелом, разрывающим легкие кашле.
– Головам полковым виднее, – покорно и уверенно заявил кто-то справа от Хлебалова. Кирилл даже не различил голос, но понимал, что этого не требуется. Так думают и говорят тьма тем русских ратников, готовых безропотно принять солдатскую судьбу. Безгранично доверяющие командирам. Как стадо бычков, идущие на убой по одному повелительному взмаху воеводина стяга.
Он оглядел перемазанные лица товарищей. Таких простых и наивных, но решительных и твердых. Прибранных к службе в силу обстоятельств, но служащих по долгу – верно и до конца.
Сколько раз Кирилл видел это русское доверие к воеводам и упрямство в исполнении порой бессмысленных приказов. Эту силу духа, сметающую вражьи рати и крепости. Не благодаря умелому руководству, а иной раз вопреки ему.
В груди сжалось сердце. Тоскливо и болезненно. Затем наступило послабление. Отчаяние сменилось надеждой. Хрупкой и зыбкой. За ней робко подкрались восхищение и гордость.
В десятке саженей справа взорвалась бочка со стрельным зельем. Притаившихся ратников забросало мелкими комьями мерзлой земли. Оглушило и обдало жаром.
11
Прямо за их спинами в развороченном пушкарном шанце двинулись обломки, и из-под завала полез черный человек. Михайло замахнулся палашем, но вовремя остановился. На выбирающемся из-под земли ратнике ясно различался начищенный до блеска металлический круг – нагрудное зерцало, отличительный знак русского пушкаря.
– Откель ты взялся? – изумился Михайло.
Пушкарь размазал по грязным щекам слезы и тяжело привалился к осыпавшейся задней стене укрепления:
– Пищаль мою загубили, ироды!
Ратники с интересом рассматривали найденного пушкаря:
– Что ж не оборонил?
– Контузило мя. Как жахнуло, чуть дух не вышел. Весь наряд уложили вчистую.
Пушкарь кивнул на десяток трупов солдат охранения и орудийной прислуги, разбросанных вокруг. В трех аршинах от шанца торчал перевернутый набок лафет.
– Что ж пуляете худо?
– Сведы пуляют метче, бо пищали у них добрее наших. Да и поболе их буде.
Лыков прищурился. Оглядел пушкаря, метнул взгляд на своих ратников. Затем посмотрел в сторону противника:
– С нами пойдешь. Отомстим ворогам! Дай срок!
В густом пороховом дыме там и тут мелькали силуэты. То ли свои, то ли вражьи. Они выныривали из клубов дыма и растворялись в сизом мареве.
Тускло блеснули панцирные доспехи шведских пикинеров.
– Ах ты, харя немецкая! – Взорвался Хлебалов, и рванул из ножен саблю. – Да я ж тебя!…
– Остынь, опричник. – Лыков схватил его за рукав и втянул в разбитое пушкарское укрепление. – Мы не в седле. Сейчас стрельцы подойдут и ударим по ворогам.
– Да пока мы будем ждать, они за ворота уйдут!
– И оттуда добудем.
– Когда шведы отойдут – нас картечью положат, как только на приступ пойдём!
Лыков огляделся. Вокруг кипели короткие рукопашные схватки. То тут, то там вспыхивали пронзающие сизый мрак выстрелы огнестрелов. Но, насколько позволял обзор, на приступ никто не шел. Десятник грозно обернулся к Хлебалову:
– Ты мне зубы не заговаривай! Не че смуту сеять! Прошло твое время, опричнина!