Кирилл с досады сплюнул. Слюна, не долетев до земли, свернулась мерзлым шариком и юркнула в снег.
– А можно я с вами?
Хлебалов искоса глянул на, посмевшего влезть в его думы, безусого Алешку. Тот тоже выбрался из жилища, и теперь, словно нахохлившийся воробушек, сидел на походной суме, набитой солдатским тряпьем. Тщедушный, нескладный отрок осемнадцати лет отроду. Что сей вояка делает в походе?
Хлебалов насупил брови. Историю призыва на службу пищальника Алешки он знал. Тот был из калужских крепостных. Из вотчины Роговых. Сам господин в поход не пошел – выставил дополнительных ратников. Отдал кого не жалко. Алешка-сирота оказался в их числе.
Отрок был хил, к тяжелой крестьянской работе не гож. Зато любил коней, оттого и служил при господской конюшне. За год до похода, московский дворянин Рогов, навестив имение, заприметил парнишку, и, смеха ради, дал ему популять из пищали. Разогнать крестьянскую глухомань. Алешка настрелял с десяток ворон, и Лыкову, как старшему над боевыми холопами, поручили сделать из него ратника. Никто тогда и не думал, что из парнишки выйдет толк. А вот он и в походе. Из воинских умений знает огненный бой. Оттого и доверили ему пищаль. Глядишь станет рейтаром.
Хлебалов усмехнулся собственным мыслям. И вновь вспомнил, что Алешка всегда таскается за ним. Для парня это хорошо, может уцелеть в бою. А ему самому какой с того навар? Ему бы в обойму пару добрых рубак! Да где таких взять среди сиволапых крестьян и ремесленников его десятка? Хотя к двоим все же стоило приглядеться.
Игнат – московский ремесленник. Смышленый мужик, с черной курчавой бородой и глазами навыкате. Жилистый, с твердой рукой и метким глазом. Ему не повезло: получил увечье левой руки. Потерял два пальца – работать стал не способен, а для войска сгодился. Война, она всё исправит – покалечит так, что все прежние хвори вспоминать будешь, как Божью благодать.
Михайло, дюжий малоросс с длинными казацкими усами и куцей рыжой бороденкой. Пришёл из Запорожской Сечи служить русскому царю. Что уж у него в Сечи приключилось никто не ведал, сам Михайло никому не открывался. Но воином был отчаянным. Рубился с татарами, ходил на Турку, был под Псковом. За то и держали в боевых холопах.
Этих стоило иметь в товарищах.
– Степан, айда за водой! – крикнул Хлебалов, не оборачиваясь.
Степан выскочил из палатки и, не говоря ни слова, размашисто зашагал к реке.
– Ведра захвати, болван! – раздраженно рявкнул Хлебалов.
– Я не болван! Я – Степан, – беззлобно прошептал двухметровый детина, надув губы. Затем зашагал к ведрам. Подхватил за раз четыре штуки, и двинулся к речке, торя тропинку в глубоком снеге.
Хлебалов с грустью поглядел вслед удаляющемуся Степану-дурачку. Вспомнил, что о нем сказывали. Тот родом из Владимирской сыромятной артели. Детина недюжего здоровья. Знавшие его владимирские баяли, что он мял овчину с таким наслаждением, словно в мире нет иной радости. Да и любое поручение Степан исполнял с охотой и готовностью. Такой работник пришелся бы к любому делу, да только имелся в нем серьезный изъян. Не дал ему Бог разума. Здоровья и сил скока хош, а думалки нет! За то здоровенного детину, способного мять овчину, но не разумеющего простых вещей, и отдали в боевые холопы. К тому же, с любым воинским вооружением Степан справлялся так же, как и с повседневной холопской работой. А потому имелась надежда, что он принесет хорошую добычу своему господину. Но, а погибнет – не жаль. Такого лучше в войско на погибель, чем позволить плодить безмозглое племя.
– А я?! – жалобно заскулил Алешка. Хлебалов зло поглядел на нескладно скроенного парня. Тот выжидательно глядел щенячьими глазами.
– Ну, чего расселся! – рявкнул Кирилл. – Хватай ведра, дуй за дурачком!
Алешка подскочил. Уронил шапку. Нагнулся ее подобрать. Оскользнулся, чуть не растянулся в сугробе. Извиняясь глянул на Хлебалова, и, подхватив два оставшихся ведра, помчался следом за удаляющимся Степаном.
Кирилл удрученно покачал головой. Послал же Бог помощничков. Затем приосанился. Заложил большие пальцы рук за кушак, лихо заломил на затылок шапку, и не спеша, статно вышагивая по проторенной впереди идущими тропинке, двинулся к речушке.
Десятник Лыков тяжелым взглядом следил за этой несуразной троицей. Не на миг не выпуская из поля зрения спину "ненавистного опричника".
3
Осадные дни тянулись унылой чередой. Дело имелось лишь для пушкарей, отчаянно бомбивших городские стены. Но осадных орудий оказалось недостаточно, били они не точно. Шведские пушки пуляли ядра дальше, а потому пищальные наряды московитов располагались за линией огня неприятеля. Может потому и не удавалось добиться желаемого. Каленые ядра, летящие в город не приводили к пожару, а толстые стены, оказались прочны. Русские ядра, как горох, сыпались в крепостной ров.