Хлебалов всё время отвлекался, любуясь как дворяне резвились на боевых конях. Те готовились к настоящему делу достойному детей боярских.
– Так, служивые, сегодня все. – наконец заявил Лыков. Ратники довольно загалдели. Мерины подхватили радостный настрой всадников, и, предвкушая кормежку и теплое стойло, довольно заржали.
– Все в лагерь. А Кирилл и Степан остаются.
Хлебалов удивленно поглядел на командира. Начинало смеркаться. Через полчаса в лагере станет темно, что в твоем подземелье.
– Зачем? – не удержался он. Отъезжающие ратники обернулись. Но, повинуясь указующему взмаху длани десятника, пустили коней по узкой тропинке в сторону мерцающих на фоне редкого леска костров.
– Зачем? – требовательно спросил Кирилл, приближаясь к восседающему на ногайской лошадке Лыкову.
Тот глядел на подъезжающего взглядом исполненным злобы:
– Перечишь командиру?
Десятник грозно придвинулся. Кони уперлись боками. Мерин грозно заржал. Лошадь Лыкова клацнула ровными белыми зубами, стремясь укусить. Два рослых вояки наклонились друг к другу, готовые рвануть из ножных сабли. На лице каждого застыла гримаса ненависти.
– Командиру! – гоготнул дурачок, продолжая неподвижно стоять, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Его мерин пригнул шею и что-то высматривал на заснеженной земле, временами прядая ушами и косясь на съехавшихся воинов.
– Пошто оставил? – сквозь зубы процедил Хлебалов.
– Со Степаном стрелы господские подбирать будешь!
– А ты мной не понукай, аз не холопского племени!
– Племя твое мерзость-опричнина!
– Государеву службу сквернословишь!
Полк Левой руки, затянув заунывную солдатскую песню, направился на ночлег. Дворянские конники исчезли раньше. Теперь лишь три всадника, да порубленные стволы тренировочных дерев, утыканные стрелами, различались в сгущающихся сумерках на опустевшем поле.
– Что наушничать побежишь? – зло прошипел Лыков.
Хлебалов смутился, но лишь на миг. Конечно же, десятник знал приданого в его отряд воина. Все его промахи и огрехи. А иначе и никак: просто так из дворян в боевые холопы не подаются. Среди них лучших людей не водится – лишь худые, да порченные.
– Знаю я твою дружбу с Хворостовским. Воеводой-опричником! – гневно продолжал Лыков. – Ему и побежишь докладываться!
– Докладываться! – напомнил о своем присутствии Степан. Но на него никто не взглянул. Ратники стояли насупротив друга и яростно сжимали кулаки, готовые наброситься. Боевые кони нетерпеливо топтались на месте, чутко ожидая команды от всадников. Они злобно косились друг на друга, прижав уши и оскалив зубы, недоумевая чего же тянут люди.
– Аз честь дворянскую блюду, – выкрикнул в лицо обидчика Хлебалов.
– Нет чести у опричников! Не было – и нет! Мой древний род под корень извели! Порушили, осквернили. Аз один из Лыковых уцелел. Да и то в кабале холопской!
Хлебалов прищурил глаза, всматриваясь в ненавистное лицо. Никакой жалости или сочувствия он к десятнику не испытывал. В последние годы многие дворяне оскудевали, не могли нести за свой счет государевой службы и шли в боевые холопы, к другим более удачливым дворянам. Многие роды Кирилл зарил и сам, в славные годы опричнины. Но, видимо, пришел и его черед. Теперь он на себе испытал тяжесть и несправедливость кабальной зависимости от московского господина.
Теперь он боевой холоп московского дворянина Рогова. Он, верный пес великого князя, знавшийся с первыми людьми московскими, ходивший в парче и бархате. Теперь в кабальной десятирублевой зависимости от господина. Носит грубую солдатскую одежу и старый доспех, тягиляи и шапку железную.
А все этот Оладьин – будь он неладен!
В 1575, когда того только поставили в их город вторым воеводой, а Хлебалов только что выкупился из плена, они успели полаяться. Кирилл высказал все, что думает о бегстве под Коловертью и оставлении сотни. Воевода обиду стерпел, но ответил по другому. В августе устроил смотр. Хлебалов, издержавшийся на выкупе, не смог представить требуемого числа вооруженных воинов. Окладчики покивали головами и сообщили, что напишут сказку в Разряд, а Оладьин, "по старой дружбе", присоветовал ехать с челобитной в Москву. Кирилл поверил, поехал. И только в Разряде узнал, что Оладьин представил его ослушником государевой воли. Дескать второй воевода отдал приказ о направлении Хлебалова на заставу, но тот не явился на смотр. Кирилла посадили в тюрьму, назначили сыск. Началась тяжба, вытянувшая из него последние средства на посулы и подарки.