В конце концов, его объявили нетчиком. Окладчики и городовые дворяне бывшего опричника не поддержали. В долг никто не дал, в Разряд отписали, что он "неконен, нелюден и неоружен". Сочинили сказку и объявили челобитную подложной, а Хлебалова от службы бегающего. Вотчины его лишили, о чем в разрядной книге сделали запись. А виной тому его злой язык, упрямство и гордыня.
Теперь, все что оставалось – добыть воинской славы! Получить вотчину за службу. Спасти от смерти голову или воеводу – и получить награду. Или же заполонить воеводу вражьего – и получить выкуп. Ну или прославить себя героической смертью в бою.
Да где тут ратной славы добиться, когда две недели сидишь в лагере без дела.
Да еще и десятник лютует, возлагая на Хлебалова все несчастия своего рода.
Как подтверждение этой мысли, Лыков желчно высказался:
– Твой брат-опричник руку к сему приложил. А может ты сам ругался над сединами отца моего?
Кирилл злобно оскалился:
– Царской воле перечишь?
– Я служу государю верой и правдой, как и все мои родичи! На том месте, где его воля меня поставит. Но порочить Лыковых изменой не позволю!
Ярость клокотала внутри, стремясь вырваться. Но здравый разум начинал пробуждаться, ставя на место эмоции и чувства. Хлебалов был псом государевым пять лет. Навидался дворян, да бояр родовитых – земли русской благодетелей. Какими чванливыми, да надменными они казались, пока опричники не входили в их хоромы, неся весть об опале царской. Как те же древние бояре валялись в ногах, да умоляли о пощаде, сулили подарки несметные, да торговались за животы свои. Все они думали лишь о себе, готовые отречься от всех, согласные предать и оболгать любого.
Но видел Хлебалов дворян и бояр иного рода. Те стояли в оборванных рубахах, босые, избитые, но гордо глядели на жгущих их хоромы и разоряющих их запасы опричников. Такие клялись в верности государю, не поносили его псов, не соглашались ручаться в подложных грамотах. Такие и на смерть шли, утверждая верность своего древнего рода великому князю и земле русской.
В груди шевельнулось забытое чувство уважения и восхищения. Хлебалов поглядел на Лыкова другими глазами. В десятнике чудилось родство с той второй категорией служилых людей, доказывающих верность самодержцу не словом, а делом. А Лыков и был таков: он, потомственный дворянин, служит десятником боевых холопов московского господина. Исправно несет эту службу, а не отлеживает бока с другими командирами.
Ведь Хлебалов и сам, будучи командиром десятка и полусотенным головой, не упражнял так своих солдат в походе. А ведь те были вояками от рождения, родовыми дворянами, приученными к государевой службе. Лыков же сверх необходимого возился с тяглыми мужиками, порученными ему господином. Чтобы те уцелели в бою, принесли богатые трофеи хозяину и славу государю.
Но чернота изнутри прорвалась и осквернила все добрые мысли. Вспомнились тяжкие труды, возложенные на него Лыковым. Придирки и постоянный догляд, с каким десятник относился к бывшему опричнику. И Хлебалов не сдержался:
– Знать оплошал твой род. Крамолу затаил на царя-батюшку.
– Ты государя не тронь! Знаю я ваши душонки черные. Делов натворили, а на великого князя киваете! Вы землю русскую зарили, кровушку проливали. Вышел ваш срок!
– Срок! – Степан даже не сменил позы. Так и сидел в седле, вперив невидящий взгляд в сгущающиеся сумерки.
– Ты, десятник, говори, да не заговаривай. Расплата за грехи настигла твой нечестивый род. Вот и мыкайся теперь, грехи замаливай, покаянные дела твори!
Лыков задохнулся от злобы. В уголках его губ выступила пена. Зубы стиснулись со зловещим скрежетом. Блеск глаз стал безумным, и вырвавшиеся слова явились апогеем ярости:
– Аз тя смертью убью! Сие дело и станет покаянным! Твоей кровью поганой аз освящу род свой, обелю имя отца моего, сниму клевету и наветы!
Глядя в эти страшные глаза, Хлебалов знал, что Лыков не лукавит. Обещанное исполнит. И черные слова навсегда лягут меж ними, доколе смерть не примет свой плод. И что может быть проще? Когда палят со всех сторон, в пылу смертного боя, кто узнает из чьей пищали прилетела пуля в спину ратника?
– Смертью бить грех! – неожиданно сказал Степан. – Не тронь яво!
С моря задул холодный пронизывающий ветер. Пугливо заржали кони. Лагерь накрыла темная беззвездная ночь.
7
В эту ночь нормально отдохнуть не пришлось. Всю ночь посошная рать рыла новые укрепления, устанавливала щиты для огненного боя и затинных пищалей. На утро намечалось серьезное дело. Поговаривали о штурме.
Их полк спешили и отрядили в охранение, опасаясь ночной вылазки шведов. Костров разводить не позволяли, пытаясь сохранить приготовления в тайне для обороняющихся. Сидели в полной темноте, укрываясь за установленными щитами от резких порывов холодного ветра.