Отец, генерал-майор Империи, кочевал по месту службы – с корабля на корабль – и оттого воспоминания о нем были редки. В лучшем случае – раз в год, в худшем – в три Малаваю удавалось пожать его крепкую руку. О наказаниях и речи не шло – некогда. Холеные ладони матери покоились изредка только на его плечах или спине, обнимая и прижимая, прививать приличествующие манеры сыну битьем смелости в них не находилось. Зато старшая сестрица пускала в ход руки, только повод дай. На приставленную табуретку удобней пристраиваясь, она демонстративно растирала ладони и щерила щербатую пасть. Раздувала ноздри черными воронками, втягивала страх со всего его тела и снова, придавливая свободной рукой спину, чтобы взопревший малыш Квинн не дергался, издевалась над растерзанным задом.
На четвертом десятке нехотя он утыкался в сестринскую ляжку лбом, вымаливая прощения за провинность, сейчас не подошел к концу и первый, Квинн был готов уже молить. Но не прощения…
Шива не трогала правую, изничтожала кожу на левой ягодице, в какой-то момент казалось, до того был силен удар, что ладонь, будто клеем намазанная, отлипала от пылающей кожи частями: сначала кончик ладони, потом ее центр, а когда наступила очередь до фаланг пальцев, рука отходила неистовей, проезжая напоследок по оставшемуся жгучему отпечатку – бередила раны.
Сестра говорила: «Поганец!», «Слизняк!», «Нюня!» после очередного удара, пока утирался ее юбкой Малавай, ему всегда думалось, что слезам не место даже в кругу близких, что они прямое доказательство твоего бессилия, что ими вызывается жалость. Шива молчала. Молчала и – как хотелось верить самому Квинну – наслаждалась его бесстыдными стонами, высекая из его глаз искры. Шлепки расходились кругами, шире, шире, по всей каюте, плескали в стены. И, не успевая сменяться новыми, еще дрожали вокруг Квинна, как звук продолжал дрожать в только что отзвонившем большом колоколе.
Под животом член дергался, влажной головкой тыкался то в одну, то в другую ляжку и зудел сильнее, когда его щекотали, дразня, края рубашки, выгоревшей до цвета снятого молока. Идиот, надел самую любимую – именно в ней получил последний свой чин, в ней отходил первый месяц по равнинам Балморры, иссеченным шрамами войны, в ней склонил перед любимицей Бараса голову, клянясь служить верой и правдой. Давеча она смотрелась безупречно и к копчику не липла взмокшей тканью.
Вдруг последний удар пришелся неожиданно по правой, не знавшей боли, ягодице. И Малавай дал себе волю…
― Не выпячивать зад, Квинн! ― скомандовала Шива. ― Вы не Нар-Шаддааская шлюха!
― Ни… Ох! Никак нет… мой лорд, ― лепетал он и сводил туго ягодицы.
И она продолжила лупить. Рука у нее потная… или вспотел его зад? Горел уж точно. Тридцать три раза отвесила Шива одной, а второй достанется сколько? Малавай вряд ли припомнит, ибо потерял счет на третьем взмахе, тихо елозя коленями, теребив истекавшую смазкой головку. Ему бы пальцами, хотя бы тронуть чуть-чуть, но, словно проникая в мысли, Шива разгадала тайные намерения.
Ему следовало быть милее, смирнее, послушнее, и тогда, возможно, обошлось бы без ремня.
Ремня, потерянного им из виду, что лизнул кожаным языком и обвил черной змеей напряженную шею.
Ремня, ставшим удавкой в одно мгновение, отрывающей силком в испарине лоб от ладоней.
Квинн захлопнул дочерна веки, когда выпрямил струной поясницу и растрепанные волосы у виска колыхнулись под горячим дыханием Шивы. Окаменелые мышцы спины приходили в движение болезненно и стонали громче его самого от нажима сужающегося ошейника. С малолетства выдрессированная до идеала выдержка трещала по швам. Он-то думал, сестрица подготовила его ко всем нелегкостям жизни, сцепила непрестанной лупкой нервы, как ковкой. Но по сравнению с поркой его Шивы, сестринская – пустяковая забава, мелочь, одна из россыпи мелких звезд, разбросанных по всему чернеющему полотну, как по поверхности аспидно-черного авантюрина металлические чешуйки, за иллюминатором капитанского мостика.
Дыхание у него перехватило: мизинец Шивы ненароком при ударе запал под ложбинку между ягодиц.
Память зашуршала о чем-то в попорченном механизме. Малавай краснел, его распирало так, что он едва мог протиснуть свистящий звучок сквозь горло. И он коротко взглянул. Взглянул на датапад.
― И снова исходят они, капитан. Вибрации страха. Боитесь.
Ремень продавливался все глубже в его плоть, останавливая кровоток и принуждая вздуваться на шее веревки вен. Малавай и не подразумевал, что был пойман с поличным.
― Какие секреты, Квинн, вы утаиваете от своего лорда? ― устройство воспарило над столом. ― Не предательство ли?
Если бы она знала, как ее капитан трепетал от беспомощности… и как дрожал от нетерпения.
Малавай сильно двинул подбородком в бок. Привыкшие к полумраку глаза яро ужалил свет из приставленного чуть ли не в лицо экрана, норовя ослепить.
― Старьем пользуетесь, ― просочилось сквозь ее губы недовольство. ― Четыре буквы – тот путь, что отделяет мои глаза от ваших данных.
И три из них горели зеленым – вековой давности система не ждала ввода пароля целиком, сразу прогоняла символы поочередно. Нет, конечно, давалась на подбор и вторая попытка, если ошибся. Шива не ошиблась.
Обзавестись техническими новшествами не позволяло маленькое жалование капитана, особенно в свирепой зоне галактики, настолько сильно познавшей отсутствие мира, – Балморре, где самые лучшие ресурсы расходовались на благо родине. А если выбирать между прихотями собственными и прихотями Империи, то выберет он, естественно, второе.
― Я жду.
И снова она огладила саднившую ягодицу. И снова не нежно, но аккуратно.
― Ведь вы догадываетесь, мой лорд, ― трудно здесь выдерживать: зад ходил ходуном от пассажей руки.
― Догадываюсь, ― подтвердила она. ― Но хочу услышать вас.
А потом шлепок. Еще один. Еще и еще. Перемежая ягодицы, рука словно ярилась, выискивала свежие участки бледной кожи и облюбовывала их неистовей, чем предыдущие. Плеяда его нервов не устояла.
― … «а».
Не успело загрузиться изображение, на всю каюту разнеслась симфония стонов и криков. Никаких членораздельных звуков. Только стоны, вздохи, крики, еще стоны и еще крики.
И открылась обоим взглядам женская рука, червонная, как красный шиповник, усердно и мастерски растирающая мужской зад.
Если бы выдался шанс немедля дезертировать через шлюз, Квинн непременно им бы воспользовался. Пусть лучше тело его найдут в открытом космосе и выдвигают теории, почему капитан Малавай Квинн нагишом над Воссом разгуливал, чем травиться этим отвратительным чувством стыда, съедающим с потрохами, в ожидании недобрых слов, как окончательного приговора на эшафот.
От натуги помутилось сознание. Когда ему удалось выдавить несколько слов, это был – тихий хрип: по ложбинке между ягодиц провел ее палец, и ниже…
― Вы так хотите? ― тон ее переменился. Говорила она иначе, словно ступала по тонкому льду – видно, ожидала Шива увидеть все, даже расписанный в деталях удар ножом в спину, но никак не откровенной порнухи. Впрочем, Малавай скорее оттеснил явившуюся мысль, ибо в круговых движениях лорда скользила полная уверенность, нежели ее полное отсутствие.
Пальцем она массировала его промежность, массировала плавно и неспешно, точно сверялась, правильно ли, нравится ли.
Но он вообще смутно что-либо понимал, мало что видел и различал. Сегодняшней ночью ораторами были его неумолкаемые стоны.
Шива горячим кончиком языка коснулась его виска, слизывая дрожавшую капельку пота, и одновременно ввела палец внутрь. Остановилась, когда обхватили крепко тугим ободом мышцы промежности. Помедлила немного – возобновила, довела до самого основания и нащупала вспухший бугорок простаты.