Обычно такая наивная вербовка не срабатывала, и ее приходилось подкреплять действиями — физическими или юридическими. Но Джонни оказался к моменту разговора уже полностью лишенным воли и желания сопротивляться. «Подлец первостатейный», — думал про него Клещ и не слишком доверял его рассказам. Тем не менее на Кешу Джонни все-таки его вывел. Наверняка из-за каких-то личных обид. Такие вещи Клещ чувствовал очень хорошо. Он навел справки и понял, что Джонни элементарно и безнадежно завидовал Кеше. На родине они занимались одним бизнесом. Кеша оказался удачливым жуликом, а Джонни — тем что называется «Looser». Логическим концом его была прогрессирующая полинаркомания, которая всегда заканчивается полным распадом личности. Джонни браво шагал в этом направлении, и Клещ спешил использовать его, пока тот еще не утратил основных пяти человеческих чувств, ну хотя бы двух — зрения и слуха. Кашу, которая варилась в немытой голове агента, Клещу каждый раз с трудом приходилось просеивать сквозь тонкую логическую сеть собственных выкладок и в результате получать какие-то зерна новой информации.
За Кешей он следил лично, хотя на первый взгляд ничего примечательного в деятельности того не было — обычный пушер, каких в Нью-Йорке тысячи. Но что-то в его характере, в его манере общения и поведения говорило Клещу, что этот парень не так прост. Он чувствовал в нем чуть ли не родственную душу, подозревал, что хитрого эмигранта не устраивает нынешнее положение вещей и что ему, Клещу, нужно только потерпеть и подготовиться к сюрпризам. И они не заставили себя ждать.
Манхэттенские коллеги не любили Клеща. В особенное раздражение они впадали, когда тот работал на их территории. Он, конечно, об этом хорошо знал, но время от времени все-таки проводил там свои операции благодаря тому, что несколько манхэттенских частных детективов снабжали его информацией. Сотрудничество было взаимовыгодным, поскольку Клещ предоставлял им возможность пользоваться закрытыми картотеками отдела. Он был хорошо осведомлен о личностях, промышляющих в Сентрал-парке. И он сильно удивился, когда выяснилось, что брайтонский Кеша ведет какие-то дела в Манхэттене. Это было против всяких правил. Пушер играл свою игру, ставки в которой, судя по всему, были чрезвычайно высоки, иначе бы хитрый русский не стал лезть на чужую территорию, оказываясь под прицелом как своих, так и чужих.
Итак, Кеша продал товар в Сентрал-парке. Что еще могла значить тайная встреча на автовокзале с известным уже Клещу ранее черным курьером, с передачей из рук в руки сумок внаглую — кто бы мог подумать, что там целое состояние! Воспитанные на фильмах с Клинтом Иствудом американцы, в число которых входили, кстати, и полицейские, такие встречи представляют обычно за закрытыми дверями, в крайнем случае — где-нибудь в пустыне или на заброшенном заводе, но уж никак не средь бела дня на одной из самых оживленных улиц Манхэттена. В том, что Кеша тащит в сумке деньги, Клещ был уверен на девяносто девять процентов. Курьер с товаром его не интересовал, но этот нахал… Да, было чему удивиться! Он шагал по Седьмой вниз, задевая сумкой прохожих, почти волоча ее по асфальту — словно дрянь какую-то тащил. Шел не оглядываясь, но Клещ понимал, что при всей внешней легкомысленности Кеша наверняка следит за улицей и проверяет, нет ли хвоста. Ну и нервы у этого паренька! Он же не первый день в Нью-Йорке — знает, что если кому-то из его коллег известно о том, что он несет, то шлепнуть его могут прямо на улице.
Клещ медленно — иначе и невозможно было ехать по Седьмой в это утреннее время — вел машину. Он не боялся потерять объект из виду — Виллидж, куда, судя по всему, направлялся Кеша, был знаком ему как свои пять пальцев. Все правильно — Кеша свернул на Кристофер. Клещ вытащил из сумки портативную видеокамеру с сильным трансфокатором.
Кеше как будто вовсе нечего было опасаться — он нажал кнопку звонка дома на углу Кристофер и Бэдфорд-стрит. Ракурс был великолепным — лучше не придумаешь, и камера Клеща зафиксировала фамилию проживающего. Все складывалось как нельзя лучше. Вернувшись в машину, Клещ вызвал по рации своего напарника — Милашку Уильяма Ф. Таккера, подробно объяснил ему место, которое он должен контролировать, и поехал в управление.
Сверкающее удачей утро закончилось, как только он миновал Бруклинский мост. Пришли мысли о том, что ждало его в управлении — горы отчетов, которые он не представил шефу. Клещ едва не заскрипел зубами от злости. Большую часть дня придется посвятить этому паскудному занятию — объяснять, куда он ездил и зачем, каковы результаты его деятельности, насколько продвинулась работа по нейтрализации эмигрантского наркобизнеса… Муть, одним словом. В эту самую муть он погрузился с головой, как только вошел в кабинет. Он не знал русской поговорки «Глаза боятся, руки делают», но следовал ей в буквальном смысле. Клещ отключил все эмоции и блокировал сознание, превратив себя в придаток компьютера. Он стучал по клавишам, уставясь глазами в экран, на котором множились ряды строчек, монотонно перечислял свои действия. Не все, конечно, а лишь те, что входили в круг его обязанностей. Зачем в самом деле волновать шефа, рассказывая о слежке в Манхэттене? Не их участок, там свои парни есть, а раскручивание эмигрантского наркобизнеса идет потихоньку, он работает на Брайтоне, не все еще понятно, но зацепки есть… — и все в таком роде. Шеф будет не то чтобы доволен, но во всяком случае удовлетворен. Он знает, что работа Клеща всегда приносит ощутимые результаты, и не придирается к нему из-за бюрократических неточностей. Это Клещ знал, правда, старался не злоупотреблять очевидными поблажками, которые иногда делал ему патрон — сэр Джозеф Гринблад, сорокачетырехлетний стопроцентный американец. Не по происхождению, а по образу жизни, наклонностям и пристрастиям — образцово-показательный семьянин, скучно-набожный, однообразный. Напрочь лишенный чувства юмора и воображения, службист, прямой, как флагшток перед входом в управление. Очень удобный человек для начальства, короче говоря. Майор Гринблад готов был стерпеть и простить подчиненным все, что не выходило за рамки, очерченные двумя его богами — Библией и полицейским уставом.
Когда Клещ решил, что большая часть бумажной работы сделана, раздалось противное телефонное жужжание. Клещ ненавидел телефоны — так уж получалось в его жизни, что звонки редко приносили радостные известия, все больше неприятности. Майор Гринблад очень хотел его видеть: «Чем быстрее, тем лучше!»
«Для кого лучше?» — думал Клещ, поднимаясь на лифте на пятый этаж. Войдя в кабинет шефа, он, как обычно, едва не поморщился. До зевоты, до судорог банальное убранство комнаты! Дошедшее до безумия стремление к диктующимся телесериалами стандартам — семейные фотографии в темных деревянных рамочках на стенах, несколько разноформатных Библий на отдельной полочке. Майору дарили их каждый год, и каждый год он ставил на полочку новую. Еще несколько богословских книг, юридические справочники — в большом застекленном шкафу. В углу, в какой-то немыслимой вазе — странный засохший букет неизвестных Клещу цветов. На стене — распятие среди наградных дипломов, полочка с памятными призами — за стрельбу, за борьбу, за что-то еще. Шеф был, как и положено образцовому представителю среднего класса, спортсмен, любитель футбола-бейсбола. Вот и его фото на стене — с битой, замахивающийся для удара, с хитрым прищуром, морщинки вокруг глаз на загорелом лице…
— Как здоровье, Брюс? — приветливо улыбнувшись, спросил шеф.
— О’кей, сэр! — Ответная улыбка Клеща была чисто протокольной. Он ждал новостей, а новости от шефа, как и звонки, тоже бывали большей частью нерадостные.
— Брюс, ты занимаешься сейчас русскими?
— Да, сэр.
— И как идут дела?
— Сейчас еще рано говорить, сэр, но дело движется к развязке.
— Да? — Майор помолчал. Клещ ждал продолжения беседы и изучающе смотрел в его глаза, в которых, как обычно, кроме отеческой заботы о подчиненном, ничего прочитать было нельзя.