«Андрей Макаревич», «Михаил Боярский», — читал Алексей ксерокопированные афиши, налепленные на стены домов.
— Да, все здесь подхалтуривают, — комментировал Кеша. — Слушай, а действительно у вас Токарев до сих пор популярный певец?
— Да так себе, но иной раз по телеку крутят…
— Ха, вот позор на великую нацию! Надо же… Я его здесь один раз чуть машиной не сбил. Представляешь? Бредет из супермаркета пешочком, с авоськами, старенький такой, зачуханный, замученный… Здесь-то ему особенно не пожировать на ресторанный гонорар. А у вас там все с ног на голову поставлено. Нет, Леха, оставайся, и не думай даже! Найдем тебе работку по душе, здесь все возможно!
— Поглядим, Кеша. Я же еще никакой Америки не чувствую. Я еще в самолете. Дай оглядеться-то.
— Оглядывайся, давай-давай.
«Пельменная», «Шашлычная», «Парикмахерская», — читал Алексей русские вывески, — «Ресторан „Одесса“»… На тротуаре рядами стояли лоточники, столики с разложенными на них книгами. Алексей с удивлением отметил знакомый питерский ассортимент — Чейз, Гарднер, Толкиен, Бунич, Суворов, детективы, политические авантюрные романы, мемуары. Все издано в России…
— Вот так номер! Кеша, они что, на себе это все тащат из России? Тяжело ведь!
— Ну да, тащат… Скупают у эмигрантов свежих по пятьдесят центов, продают по десять баксов. Тут дураков нет. Такие жуки — за квотер[1] каждый удавится.
Брайтон-Бич в этом месте выглядел огромным тоннелем — небо уже темнело, над головой продолжали грохотать поезда, первые этажи домов светились витринами магазинов, закусочных, ресторанов, тиров, баров, лавок, улица казалась одновременно просторной и тесной, неуютно чувствовал себя здесь Алексей. Русская речь вокруг становилась громче, вообще, если бы не эстакада, можно было подумать, что идешь по улицам южного приморского городка. Некоторые из прохожих даже лузгали семечки.
— Кеша, а океан далеко?
— За углом налево.
Они свернули с Брайтона, и чувство, что вокруг обычный провинциальный городок, еще больше усилилось. Здесь было тихо и безлюдно — как и бывает в таких городках с одной главной улицей, на которой и идет вся светская и несветская жизнь, а на боковых улочках — никого и ничего, темнота, влюбленные парочки, спрятавшиеся в подворотнях, редкие прохожие, шаги которых слышно издалека в стерильной тишине, не нарушаемой скрипом тормозов и скрежетом моторов ничьих машин. Алексей вдруг понял, что сейчас вот услышит откуда-нибудь из распахнутого окна или с лавочки за кустами жестяной звук расхлябанной деревенской гармошки.
Но вместе идиллических переливов трехрядки он вздрогнул от хлопнувшего впереди выстрела. Еще хлопок, короткая очередь — в лица приятелей брызнул ослепительный белый луч. Обдав их теплым ветром, в сторону Брайтона пронесся длинный «харли дэвидсон», который оседлал темный силуэт с задранными, как у кузнечика, коленями.
— Местные дэдхэды собираются, — объяснил спокойно Кеша. — Дэдхэды. Потом узнаешь, кто это. Не бойся, они ребята, в принципе, спокойные…
— А я и не боюсь.
Вид на океан с набережной Брайтон-Бич немного разочаровал Алексея. После гипнотизирующей бесконечности живой, двигающейся, таинственной пустыни, увиденной им с самолета, темная маслянистая поверхность Атлантического океана здесь выглядела как небольшое озеро, ограниченное огнями, маяками, островками, справа тянулась череда огней Стэйтен-Айленда — Кеша, широко поводя руками, описывал панораму, слева и прямо — десятки островков, сливавшихся в конце концов в единый громадный ломоть Лонг-Айленда. Океан здесь выглядел как-то индустриально, дрессированным каким-то существом казался он Алексею, не было в нем ожидаемой при-вольности и широты.
— Вообще-то, если хочешь к Ларисе, тебе уже пора двигать, — сказал ему Кеша, взглянув на часы. — Пошли, я тебя посажу на поезд. Тут все просто. Доедешь до конца, это минут тридцать — сорок, выйдешь, а там она тебя встретит. Я ей позвоню, предупрежу, что ты выехал.
— А как я ее узнаю?
— Узнаешь, не ссы. — Кеша хлопнул его по спине. — Она тебя уж точно узнает. Свежачка с самолета сразу видно.
— Я что, так бросаюсь в глаза?
— Американец не врубится, а наш брат-эмигрант тебя сразу вычислит. Ничего, может, оботрешься. Хотя некоторые и через пять лет здесь выглядят так, словно только что вышли за пивом в тапочках из своей питерской коммуналки. Тебе про сабвей, наверно, ужасов всяких дома наговорили? — продолжал Кеша, пока они шли к эстакаде. — Особенно не переживай. У нас ветка не самая лучшая, конечно, но и не самая страшная. С непривычки, может, не понравится тебе, не выгляди в случае чего испуганным, но и сам на рожон не лезь.
— А «в случае чего» — это в каком смысле? Не пояснишь? В случае, если резать будут? — Алексей улыбнулся. Ему не верилось в правдивость всех питерских сплетен о нью-йоркском метро. Уж очень легко здесь дышалось, очень уж спокойно он себя чувствовал.
— Да никто тебя резать не будет. Что за чушь. Просто черные могут пристать. Ну и сумасшедших много гуляет. Они как раз в основном в метро и живут. Тяжелое наследие правления президента Рейгана.
— Почему?
— Это же он всех тихих сумасшедших из дурдомов повыпускал. С одной стороны — сокращение расходов на содержание, с другой — опять же, права человека. Рейтинг себе поднимал таким образом. Ну они, понятно, из дурдомов все в метро переселились. — Они стояли на грязном перроне подземки, и Кеша то и дело поглядывал на часы. В отличие от уличного тротуара, платформа была действительно грязной — со следами плевков, окурками, обычная, словно петербургская пригородная, Удельная какая-нибудь или Лаврики. — Ну и безработные тоже… — Кеша переминался с ноги на ногу в нетерпении. — Целые династии там у них. Папа безработный, дед безработным был — и детишки тоже безработные. Живут в тупиках, магнитофоны там у них, телевизоры на батарейках… Принципиальные такие тунеядцы. Во, поезд, — с видимым облегчением сообщил Кеша. — Давай, садись, понял все? Едешь до конца, там Лариска тебя встретит. Вот ее адрес на всякий пожарный. — Кеша сунул Алексею в руку картонную белую визитку. — Позвони мне обязательно, когда придете домой. И не забудь ей подарочек передать.
— Да не забуду, Кеша. Спасибо тебе.
— Да пока не за что, — ухмыльнулся Кеша. — Давай, увидимся. Приезжайте с Лариской ко мне. Только договоримся, когда Ксюхи дома не будет. Она меня ревнует ко всем бабам здешним. — Кеша хмыкнул. — Делать мне больше нечего, как по бабам шляться. Ну пока, турист.
Он проводил взглядом оглядывающегося по сторонам Алексея, видел, как тот, стараясь выглядеть уверенно и независимо, плюхнулся на жесткое сиденье и вытянул ноги. Вагон был почти пуст и ничего угрожающего из себя не представлял. «Вот и славно», — подумал Кеша. Он повернулся, прошел сквозь турникет и спустился на улицу.
Он почти сразу забыл об Алексее — во всех деталях нужно было обдумать завтрашний день. Завтра он мог наконец разбогатеть. Но могли случиться и крупные неприятности, крупные настолько, что Кеша старался не сосредоточиваться на них.
В принципе, он все продумал. Голова у него варила дай Бог каждому — московская школа. Он всегда гордился своей предприимчивостью и в особенности осторожностью. Именно она дала ему возможность разбогатеть в Москве. И здесь, при всей сомнительности нынешнего его бизнеса, подняла доходы до черты, о которой он и мечтать не мог, когда сам, вот так, как Лешка, приехал из аэропорта Кеннеди зеленым эмигрантом. Кеша глубоко вдыхал свежий вечерний воздух — курить он бросил полгода назад и теперь, после месяца мучений, когда не находил себе места, жевал резинку, лузгал семечки, ел без конца, но не мог избавиться от мыслей о сигарете, теперь наслаждался относительной чистотой своих легких, пил воздух большими глотками, как хорошую минеральную воду.