Он наложил тугую повязку.
— Полный покой. И еще раз говорю, если что — немедленно звоните. Это не шутки.
— Спасибо, доктор. Коля, — крикнул лысый, — Железный! Доктор освободился. Отвези домой. А ко мне Таню позови, путь поесть приготовит. Спасибо вам еще раз. — Он снова посмотрел на Ваню безо всякого выражения.
На обратном пути Ваня чувствовал себя крайне неуютно. Вся эта история ему очень не нравилась. Беспокойство овладело им еще ночью, с появлением в его квартире непохожего на себя Братца — беспокойство беспричинное и непонятно с чего взявшееся. Что-то Братец носил в себе жуткое, что-то такое, с чем явно ни он, ни Ваня в жизни еще не сталкивались. Теперь вот этот… Лысый.
— Вот работка, — сказал он Коле, — всю ночь пили, потом приятель пришел избитый весь, я его смотрел, часа три всего спал… Вот что значит врач. Ха-ха, клятва Гиппократа душит, проклятая, жизни никакой не дает.
— Откуда ж ей взяться, жизни-то спокойной, — ответил, помолчав, Коля. — Я вот вообще сегодня не ложился. Такие дела. А что с приятелем твоим?
— Да так, побили на улице. В лоб дали так — смотреть страшно. В два часа ночи пришел, говорить не может, челюсть едва не сломана, грязный весь, — рассказывал Ваня, ухватившись за беседу, которая хоть немного снимала напряжение, и беспокойство, казалось, покидало Ваню вместе с вылетающими словами.
— А что за приятель? — зевнув, спросил Коля. — Может, помощь нужна? Разобраться там с кем-нибудь? Ты спроси.
— Да одноклассник мой. Аферюга, но милейший человек. На армии помешан: все знает — оружие, форма, история. Ну, да чем бы дитя ни тешилось… Строит Рэмбо из себя. Ну и нарывается время от времени.
— Трофейщик, что ли?
— Как?
— Ну, знаете, Иван Давидович, ходят по лесу, раскапывают старые окопы, оружие гнилое домой тащат, на стенки вешают. Маньяки. Этот, приятель твой, тоже, что ли, копает?
— Нет вроде. Ничего мне не говорил. Вряд ли. Да нет, конечно, я бы знал.
Коля молча смотрел на дорогу. Ваня тоже замолчал, снова ощутив тяжелый осадок в сердце. «Похмелье это все и недосып. Сейчас нужно будет водки грамм сто холодной, поесть как следует, и все пройдет. Скорей бы уж».
— Ну, спасибо вам, — сказал Коля, остановив машину возле Ваниного дома. — Извините за беспокойство.
— Да ничего, Коля. Ерунда. Слушай, кстати, мне тут нужно будет вещи кое-какие от жены перевезти. Не поможешь на недельке?
— Договоримся.
— А как тебя найти?
— Я вам сам завтра позвоню, скажете, когда понадоблюсь.
— О’кей.
Ваня вошел в свою квартиру и сразу услышал звук работающего телевизора. «Моя смерть едет в черной машине с голубым огоньком», — пел проникновенным чувственным голосом певец в очках.
— Ваня, ты? — раздался из гостиной голос Юрани.
— А кто еще? — Иван Давидович снял плащ, потянулся к вешалке и увидел на одном из крючков кожаный, потертый, с виду совершенно древний планшет. «Что за черт? Это еще откуда?» — изумился Ваня. Сняв планшет с вешалки, он прошел с ним в комнату.
Вчерашние гости были уже в полной боевой готовности — на столе стояло несколько бутылок пива, коньяк, лежали пакеты с чипсами и остатки вчерашней буженины.
Маленький, худой, как булавка, музыкант Гена не обратил на появление хозяина никакого внимания, не в силах оторваться от экрана телевизора. Теперь на экране артист Толоконников говорил артисту Евстигнееву, что «в настоящий момент каждый имеет свое право», а Гена согласно кивал головой, запустив одну руку в длинные жидкие волосы, во второй держа зажженную сигарету, наполовину уже истлевшую, с согнувшимся цилиндриком белесого пепла, который Гена постоянно забывал стряхивать в пепельницу. Штаны его, подлокотники кресла и пол вокруг были уже густо припорошены. «Давно сидит», — отметил Ваня, печально предчувствуя грядущую уборку.
— Это не ваше, господа? — спросил Иван Давидович, протягивая планшет.
— Дай-ка посмотреть. — Юраня взял планшет в руки и стал крутить его перед глазами. Толстые пальцы, поросшие рыжими волосками, гладили кожу, он ковырял ее обломанными грязными ногтями, поднес к носу, понюхал и зажмурился. — Сильная вещь. Настоящая. Нет, не моя. — Он бросил Планшет на стол, чуть не сбив посуду и бутылки.
Юраня вообще всегда приносил домам, в которых появлялся, определенный ущерб. Стулья разваливались под его бочкообразным, тянущим к центнеру телом, толстыми руками он задевал вазы, статуэтки и прочие предметы роскоши, заботливо расставленные хозяевами на полочках и тумбочках. Его тяжелое драповое пальто постоянно срывалось с вешалки, чудесным образом увлекая за собой всю остальную одежду. Закручивая в ванной кран, он срывал резьбу, а закрывая окна, ломал шпингалеты. При встрече он всегда заключал приятелей в объятия, рискуя случайно придушить их, и троекратно целовал в губы, царапая их лица жесткой рыжей бородой. Пил же по тщательно составленному собственному графику — всегда прикидывая сроки сдачи заказов, которые лились к нему непрерывным потоком от издательств, рекламных агентств, магазинов и частных лиц, точно рассчитывал свои силы и время и отмечал в календаре красные дни. В эти Юранины праздники искать его дома было бесполезно — либо он у кого-то гостевал, либо похмельный лежал на диване, отключив телефон и никому не открывая дверь.