— Леш, тебе бомжей этих не жалко? Вокзальных?
Они миновали короткий переулок, вышли на Пионерскую площадь и медленно пошли по кривой дорожке, огибающей ТЮЗ — тракторообразное светло-серое здание.
Алексей не ответил. Он замолчал, как только они вышли из электрички. Всю дорогу от дома он шутил, рассказывал анекдоты, предлагал Кате выйти за него замуж, все это лилось безостановочно, легко и весело. На вокзале же он погрустнел и до сих пор не произнес ни единого слова.
Катя повернулась к нему:
— Леш, чего молчишь?
Лицо Алексея вдруг позеленело, он резко отвернулся, согнулся пополам, и его начало жутко рвать — с громкими стонами, хрипом, икотой, с утробным ревом, как демонстративно рвет актеров в кино.
Катя громко расхохоталась:
— Алешенька, какой ты чувствительный! Боже мой! Это у тебя на бомжей такая реакция?
Алексей поднял голову. Лицо его стало красным, он снял очки, достал платок и стал вытирать вспотевшее, с текущими слезами лицо. Выбросив платок на газон, он взял смеющуюся Катьку за руку, сделал несколько шагов и сел на траву, увлекая ее за собой.
— Катя, извини. Я все держался, думал, что все кончено, а сейчас что-то прихватило. Я не хотел — так уж получилось. Само как-то пошло.
— Леша, да что с тобой? Вчера какой-то невменяемый был, сегодня вот… Что, заболел, что ли? Или перепил?
Алексей посмотрел ей в глаза.
— Катя, я человека убил. Вернее, двоих.
— Слушай, я тебя серьезно спрашиваю. — Она начинала сердиться. — Хватит голову морочить.
— Я серьезно. Убил.
— И в землю закопал, и надпись написал. Может, хватит?
— Не закопал, — сказал он медленно, — и не написал.
— Слушай, может быть, хватит? Ты что, меня пугаешь, что ли?
— Катя, это правда. Вчера в лесу.
— Что, опять копать ездил? — Катя знала о его хобби, но всегда считала это проявлением инфантилизма и не принимала всерьез. Несмотря на кажущуюся свою легкомысленность, она, когда нужно было, умела молчать, а почувствовав свою болезнь, сделала это умение вторым «я». Алексей понимал это давно и не раз убеждался в том, что Катька никогда и ни в чем не подведет и не обманет. Ни в чем серьезном, по мелочам же — будь здоров! Алексей часто красовался перед ней у себя дома то в полной эсэсовской форме, то в советском генеральском мундире, показывал оружие, проходившее через его руки: пистолеты, ножи, гранаты. Пугал, грозя выбросить в окно минометную мину, лежавшую у него под кроватью. «Ружье должно выстрелить», — цитировала она Чехова, смеясь над Лешкиной дурью. «Посмотрим, посмотрим», — отвечал он, стоя перед зеркалом с пистолетом или автоматом в руках.
— Мало тебе этого говна дома? Сколько можно — взрослый мужик, а все как мальчишка… В солдатики играешь! Что, это действительно правда?! — зло выкрикнула она.
— Правда. — Алексей опустил глаза.
— Доигрался, придурок. — Она помолчала. — Ну, и что теперь делать будешь?
— Не знаю. Ничего не буду делать.
— А кто это был? Что за люди?
— Бандиты. В лесу бывает такое. Напали на меня, избили. Убить хотели. Я защищался…
— Ага, доказывай потом. Какой ужас, Леша, какой ужас…
— Перестань, Катя, успокойся. Меня никто не видел. Я сразу ушел и все следы убрал. Никто меня не найдет.
— Какой ужас, Леша! А может быть, ты их все-таки не убил?
— Не знаю. Одного — точно. В лицо прямо. — Он судорожно сглотнул. — Второго тоже наверняка. В упор из ППШ.
— Да-а-а, вот веселье-то. Еще замуж зовет. Вот так выйдешь за тебя, а ты пристрелишь потом.
— Катя, не надо, пожалуйста. Не до шуток, знаешь ли.
— Ладно, — сказала Катя, поднимаясь с травы, — пошли.
— Слушай, а ты не передумала? Поживешь у меня?
— Поживу, поживу, что с тобой делать. Ты же как дитя малое. За тобой глаз да глаз нужен. Пошли к Юране.