А потом я оглянулась и поняла, что она не одна такая.
Бутылка попалась под руку кстати.
Я ухватила одной рукой ее, другой — рыжего Ваньку, смотревшего на меня весь вечер поросячьми глазками, и утопала прочь из зала.
И все ждала.
Обернется.
Посмотрит.
Заметит.
Не обернулся. Не заметил.
Ванька после парочки слюнявых поцелуев был послан нахер.
А я рванула дальше.
Этот бар был пятым за ночь.
Платье мое, красивое, пышное платье выпускницы, за которое этот засранец без вопросов заплатил бешеные бабки, выглядит тряпкой. Потасканной и жалкой, как и его хозяйка.
Я пью из горла, щурюсь на занимающийся рассвет. Раньше, говорят, выпускники школ ходили в конце выпускного встречать рассвет. Типа, это романтично, первый рассвет взрослой жизни.
Ну привет, первый рассвет моей взрослой жизни. Ты на редкость дерьмовый. Как и вся моя жизнь.
«Сиди, где сидишь»
О как! Меня, похоже, вложили. Не зря я этим утыркам фак показывала.
Да и похер. Пусть приезжает.
«Я всегда одна, — поет писклявая певичка, — я всегда одна».
Да, детка. Да.
Интересно, он отодрал сегодня ночью мою бывшую класснуху? Судя по ее плотоядным взглядам на него на выпускном, скорее да, чем нет.
Она явно предложила. А он явно не отказался.
Братух, расскажешь, как оно? Хоть послушаю, раз не судьба поучаствовать.
«Приди и сделай так, чтоб я снова была в порядке»
Если бы, подруга, если бы…
С ним я только в беспорядке могу быть. Потому что, сама-дура.
Хорошая песня. Надо будет узнать, кто поет.
В голове путаются мысли, образы.
Вот его руки большие, но на моей талии, тепло от них такое, что реально губы сохнут, и мне очень надо, чтоб он их потрогал. Своими губами.
Сердце бьется, смотреть в глаза страшно. Кажется, стоит поднять взгляд — и умру тут же. Господи… Я ведь реально извращенка! Нельзя же так! Ну нельзя! Мама, о чем ты думала, когда выходила замуж за его отца? О чем? Как мне жить теперь с этим всем? Как мне с собой жить?
Он — взрослый, я для него — смешная девчонка с содранными коленками! Была, есть и буду!
Я никогда не повзрослею! Никогда. Гребанный Питер Пен в бабском платье!
Я расставляю ноги, чтоб подняться, какое-то время залипаю пьяно на грубых байкерских ботинках.
Смешно. Я выгляжу смешно. Восемнадцатилетняя корова, в голубом пышном платье и черных ботинках с клепками. И с прической. С локонами, черт! Хотела казаться старше. Хотела, чтоб увидел, что я могу быть красивой. Женственной. Взрослой.
Но кого я хочу обмануть? Я выгляжу куклой. Смешной и сломанной. Глупо хлопающей голубыми глазками.
Я оборачиваюсь на витрину позади себя. Смотрю какое-то время на отражение.
Пьяная девочка в голубом платье.
Локоны.
Так.
В маленькой сумочке валяются маникюрные ножницы.
Остренькие, хорошо.
Локоны режутся плохо, слишком много лака. Но я упорна. Да и выпивка помогает держать настрой.
В итоге минут через пятнадцать на меня из стекла витрины глазеет странная девочка-оборвыш, с всклокоченными волосами, зареванная и злая.
Вот так. Так — лучше. Да, братух?
Его машина, черный навороченный ровер спорт, подъезжает буквально через пять минут.
Я успеваю прикончить бутылку и прицельно швырнуть ее в витрину. Жаль, не докидываю.
Так хочется, чтоб осколками. И вниз.
— Какого хера, Татка?
Я смотрю на него снизу вверх. И сердце привычно заходится.
Когда это началось? А хер его знает…
Год назад, два? Когда я на него стала смотреть не как на брата, а как на мужчину?
Неважно. Важно другое.
Он на меня никогда не посмотрит, как на женщину.
И это смешно. Так смешно. И он смешной, с этой своей хищной брутальностью, крупными горячими ладонями (а вот откуда я знаю, насколько они горячие? Он не трогал меня никогда так), с его животной самцовой привлекательностью.
Он смешной.
И я смеюсь. Захлебываюсь. До икоты.
До слез.
А руки у него и в самом деле горячие.
Он дергает меня за плечи, перехватывает чуть выше талии. И поднимает, как ребенка маленького, на уровень глаз. Как щенка или котенка.
Короче говоря, как нечто умилительно-бесполое.
Смотрит в мои пьяные глаза, на мои мокрые от слез щеки, раскисшие губы, неровно остриженные, торчащие в разные стороны волосы.
У него странный взгляд. Злой, что ожидаемо. И бешеный, что страшно. И чужой, что ужасно. И тоже ожидаемо.
Я смотрю, упираюсь машинально ладонями в его плечи. Мне неудобно и дико висеть вот так в его руках, с болтающимися в воздухе ногами. Как куклу трясет. Зачем? Говорит что-то, выговаривает.