Якоб вернулся к рабочему месту и присел в кресло. На гладкой столешнице перед ним лежали толстые кипы бумаги и пергамента. В отдельной стопке хранились протоколы допросов, в другой стопке, поменьше, скопились еще не проверенные доносы шпионов ордена. Якоб тяжко вздохнул и помассировал уставшие глаза, после чего вновь нехотя принялся за бумажную работу, которую он любил меньше всего на свете. Прошлый воинский опыт сделал инквизитора человеком действия, поэтому он предпочитал путешествовать в седле, вооруженный мечом, окруженный верными людьми, а не сидеть в кабинете и перебирать записи.
Поработать долго инквизитору не дали — дверь его кабинета вновь отворилась, и внутрь, по-старчески шаркая ногами, буквально влетел старый аббат Август.
— Мастер Якоб!
— В чем дело?! — Якоб с раздражением отбросил стопку бумаг на столешницу и уставился на старенького аббата невысокого роста, который предстал перед ним, сгорбившись и нервно перебирая пальцами шнурок своего пояса.
— Ночью наш пленник едва не наложил на себя руки, — виновато прошамкал аббат.
Глаза инквизитора превратились в узкие щелки, что не сулило аббату ничего хорошего. Якоб резко поднялся с кресла и вышел из-за стола. Голос его стал отдавать холодной сталью, когда он спокойно и коротко осведомился:
— Что с ним?
— Жить будет. Лекарь занялся этим грязным животным.
Якоб вздохнул с облегчением, но его глаза до сих пор уничтожающе пронизывали тощую фигуру священнослужителя в рясе.
— Я же велел следить за бароном! Он важен. Плевать на других, но за ним глаз да глаз! Закуйте его, в конце концов.
— Мы приставим к нему стражника. Теперь он не сможет выкинуть подобной шутки, — увидев, что злость инквизитора сходит на нет, аббат весело рассмеялся и потянулся к бочонку, чтобы налить себе утреннюю порцию, но Якоб, резко, словно кошка, приметившая мышь, бросился на аббата и, ухватив его за капюшон рясы, бросил старика спиной прямо на жесткий каменный пол.
— Это никакие не шутки! — заорал разъяренный Якоб. — Этот человек стоит больше, чем твоя поганая шкура! Если ты допустишь еще одну такую оплошность, я отведу тебя в камеру и подвешу к потолку как выпотрошенную скотину, тебе ясно?!
Аббат закашлялся, энергично кивая. Инквизитор взял его за седую бороду и резким движением вернул беднягу в прежнее положение. Старик с пунцовым от натуги лицом поспешил выскочить из кабинета, продолжая шаркать ногами и покашливать на ходу.
Отдышавшись, Якоб вновь наполнил свой кубок и подошел к окну, чтобы насладиться волшебной игрой света и успокоиться. Его гнев испарился после нескольких глотков пьянящего напитка. Он погрузился в раздумья, с наслаждением предвкушая события, предстоящие совсем скоро.
Глава II
— Будь проклята эта дрянная погода! — проворчал пожилой мужчина, сидя на массивном дубовом сундуке. — Ни дня без дождя и грозы. Будто само небо прокляло эти забытые Господом земли!
Старик закутался в шерстяную накидку, сырую от дождя, и подбросил щепки в огонь, пылающий в жаровне прямо под потрепанной крышей башни. По виду этой башни, как и по виду всего замка, казалось, что некогда величественная конструкция из плохо отесанного камня пережила с десяток долгих и тяжелых осад. Внешняя стена крепости была полностью обрушена, а ободранная кладка внутренней рассыпалась на части, будто угрожая и вовсе обвалиться на сильном ветру. Четыре угловые башни с неприветливо зияющими чернотой бойницами еще держались, хотя имели весьма ветхий облик, а главные ворота прогнили, но были наглухо затворены, несмотря на то что вряд ли смогли бы послужить препятствием чьему-либо натиску снаружи.
Погода и правда разбушевалась: ливень стоял плотной стеной, а гром и молния мечами рубили небосвод на куски. Унылая дробь крупных капель, барабанящих по черепичному навесу башни, начинала действовать старому ворчуну на нервы, а нависшие над замком тучи, затянувшие небо до самого горизонта, угнетали его уставший разум. Время от времени резкие порывы ветра прорывали эту стену воды, и брызги задувало внутрь, прямо через большой просвет в кровле, образовавшийся, вероятно, от угодившего в нее снаряда. В такие моменты старик морщился и прятал лицо под капюшон, а пламя костра в жаровне начинало дергаться в агонии, будто умирая, но после продолжало гореть, как ни в чем не бывало.