А военный муж, премного осерчав и напугавшись, пищаль из рук у меня вырвал и, больно по щеке ударив, стал оскорблять меня и мать мою поносными словами.
— Ты в кого, собачий сын, стреляешь? Не вы ли слезно молили князя Михаила прислать вам подмогу? Верно Давид говорил, они и впрямь тут все умом повредились, засидевшись в осаде, да от харчей монастырских.
Тут сказал другой воин:
— Правда твоя, Петрушка, не стал бы никто с цела ума такому дитяти безголовому пищаль подавать. Выкинь-ка ты его вон, да пора на ночлег устраиваться.
— Грех, — говорю я им. — Берете на душу, господа. Христос велит сирот миловать. Если надо потесниться — потеснюсь, а из дому меня не прогоняйте.
Тогда Петрушка меня спросил, верно ли, что я сирота. Я же ответил с уверткой и надвое:
— Быть бы мне сиротой, когда бы не стал мне добрым отцом праведный наш пастырь архимандрит Иоасаф. А настоящий отец мой наверное помер, хотя кое-кто и говорит, будто послан он в некий дальний сибирский городок воеводой. А в прежние-то времена был он в большой чести, может, и царским окольничьим служил.
Тогда другой воин, Илейка, сказал, посмеиваясь:
— Ну, раз так, не погоним тебя отсюда, государь боярин, будешь с нами жить да болтовней своей нас потешать.
Тут стали мы вести всякие беседы, и мужи эти мне поведали, что пришли они в монастырь этой ночью во втором часу из Александровской слободы от князя Михаила Скопина. С ними 600 человек ратных и еще 300 прислужников, а воеводой у них Давид Жеребцов.
А еще сказали, что пришли налегке и без всяких запасов, потому что им ведомо, будто обитель чудотворца хлебом преизобильна. Заставы же литовские они с Божьей помощью легко миновали и прошли никем не замеченные и невредимые.
Но монахи троицкие по их приезде лишь на словах выказывали радушие, а на деле скупость, и ужин отряду подали скудный и негодный. А отговаривались тем, что, хоть и осталось еще зерно в житницах, да молоть его некому. Конная же мельница сломана, а для починки ее нужен лес, его же достать теперь невозможно.
Я сказал, что истинно это так: наши-то мельцы все померли, и крутили у нас жернова пленные враги Божьи, но теперь и этих не стало. А здоровых людей в обители и двух сотен нет. И все по очереди жернова крутят. Но, как ни стараемся, всяко хлеба не хватает. Но есть, однако, еще сухарей некое количество.
Потом ратные люди, с пути утомленные, заснули. Я же долго не спал, все думал, что, может быть, теперь уж скоро конец нашим несчастьям, раз пришло такое большое и отборное войско. И радовался в сердце своем. Однако, если здраво помыслить, что такое 600 мужей против 30000 стоящих вокруг града? Не было ли в обители в прошлое лето 2000 годных к ратному делу мужей, а где они теперь?
Октября 20-го дня
За трапезой нынче Давид Жеребцов и люди его весьма были разгневаны, увидев, какую им пищу подают и сколько. А сам Давид чарку свою швырнул оземь и стал кричать на святых монахов, зверски махая руками; даже усы у него дыбом встали.
— От такой еды, — говорит. — Нам впору не врагов побивать, а сразу в гроб ложиться! Может, вам, монахам, по иноческому обету и надлежит голодом мучиться, может, вы одним словом божьим и молитвами насыщаетесь. Для нас же, военных людей, это не трапеза, а непотребство и надругательство.
И повелел Давид, чтобы все житницы и подвалы монастырские и все счетные записи были ему отданы, и сказал, что сам будет отныне всем хозяйством ведать. А питаться его воины будут особо от прочих, потому что сидеть за одним столом с черным людом им не по чину, а монахи своими увещеваниями их повергают в тоску смертную.
Архимандрит же Иоасаф, повздыхав, не стал перечить и велел старцу Макарию передать Давиду счетные записи.
А того я не знаю, сколько было отдано запасов давидову войску, а сколько осталось в монастырском ведении для пропитания святых иноков и слуг и для нищих, хворых, увечных, сирот, вдов, да и всех троицких старых сидельцев. Также и на черный день, верно, что-нибудь отложили. Не ведаю. Проще говоря, никто мне этих чисел не сказывал, да я особо и не дознавался, ибо суетно и тщетно было бы такое дознание. Но имеющий разум да поймет, что великий чудотворец Сергий всяко нас в беде не оставит и от голода истаять не даст.
Иные же неразумные монахи в страхе за животы свои всполошились и ругали доброго Иоасафа, говорили в лицо ему бранные речи и жаловались, дескать, Давид теперь все житницы за одну седмицу истощит. И хотели, чтобы перестали питать сирот и вдов от дома чудотворца, или же половину содержания у тех отнять, а инокам прибавить.