— Да ведь пустяк отсюда бежать. А я задание не выполнил.
— Я помогу тебе выполнить! — горячо шепнула Юля, как бы упрашивая не отказываться от ее помощи.
Звездочет еще некоторое время колебался, посматривал на нее с сомнением, но не мог обидеть ее в такую минуту, когда она открыто предлагала свою помощь.
— Ладно, — вполголоса произнес он. — Я придумаю что-нибудь, и ты мне понадобишься.
— Спасибо, Звездочет!
— А ты знаешь, что тебе грозит, если нас поймают? Слыхала слова кровожадного Стаса?
— Слыхала. Только я вовремя смоюсь в Гомель…
Так они и переговаривались, таясь от бабки, и не был Звездочет одинок на чужом берегу, и еще не все пропало. Со двора заглядывали в распахнутую дверь квохчущие куры с желтыми попискивающими цыплятами. Заглянул и толстый Стас, увидел их сидящими за разговором и успокоился, ухмыльнулся, а на дворе затянул для устрашения пиратскую песню:
Потом в раскрытую дверь влетело перышко, порозовевшее в сполохах угасающей печи, и, пока оно, покачиваясь, втягивалось в жаркий, арбузно-красный зев печи, Звездочет успел различить, как там, на берегу, среди привычных, монотонных звуков волны, всплескивавшей и как бы закипавшей на песке, усилился говор, возбужденный, точно рожденный чьим-то появлением. Звездочет вздрогнул, выпрямился, подумал о своих рыбозаводских ребятах и кивнул головой Юле, чтоб она выбежала и проверила, кто там.
Юля вернулась и сказала беспечно, что высадился на берегу какой-то учитель. Звездочет улыбнулся широко и бросился вон из избы, и краснокожая бабка не успела преградить дорогу, а толстый Стас понесся следом с запоздалым криком:
— Стой! Стой!
4
Ведь точно так, как теперь он вылетел из хаты и оставил позади неуклюжего Стаса, он мог бы в любой миг бежать, запутывать свой след в кустарниках, уходить от преследователей, уносить свои ноги.
— Но только я еще успею унести свои ноги. Успею, — говорил Звездочет отцу, вышагивая с ним по чужому берегу.
А чуть в стороне, поглядывая на отца, брел часовой Стас.
Был когда-то отец мальчишкой, партизанским связным, а теперь он был взрослым, пожилым человеком, с лысинкой и сединой, теперь он был школьный учитель и приехал сюда, в Селивановку, читать лекцию.
— Я бы на твоем месте, Звездочет, использовал все возможности, — тихо внушал ему отец.
— Правильно! — согласился Звездочет. — Мне виднее, как поступить. А бежать успею. Успею!
И, воодушевленный поддержкой отца, Звездочет представлял, как там нынче не спали дома, как пошли в ночь отец и мать к шалашам, где тоже не спали Антошка Чалин и другие, как там их задержали властным окриком, а потом провели в шалаш, поведали о неудаче; они сами слышали, что Звездочета пленили, да не могли прийти на выручку, бесполезно было идти в сражение на одной лодке.
И все же, как ни старался отец скрыть огорчение, чувствовал Звездочет, что ему досадно видеть сына под охраной толстого Стаса, на чужом берегу, подавленного и скучного, и Звездочет не смотрел ему в глаза, а смотрел по сторонам и отчетливо видел лагерь селивановских: шалаши, лодки, груды угасших углей от ночных костров, связки вяленой рыбы и постреливающий на ветерке бело-голубой флаг.
Когда посматривал Звездочет на этот флаг, он чувствовал, как замирает позади и сопит толстый Стас, а, кроме Стаса, было еще немало часовых, которые выдавали себя неосторожным шагом, выглядывали отовсюду из кустов.
Так они вышли с отцом к неприятельскому стану, по песку прошествовали мимо селивановских, делавших вид, что не замечают их, и все же напряженно следивших за ними, как будто они, Звездочет и отец, могли выведать какую-то самую сокровенную тайну.
— Ты иди. Тебе пора, — сказал Звездочет отцу, потому что дальше было бы невыносимо видеть, как он страдает, хотя и пытается выглядеть безразличным.
И все-таки отец вместе с ним зашел в избу. Печь уже не горела, только дышала вкусными запахами, и Степанида Степановна уже не выглядела краснокожей, а просто темнолицей, с бурыми, древними руками. Здесь же сидела и Юля.
А селивановские были настороже и сразу же заявились в избу ватагой. Их предводитель Багратион вежливо стал спрашивать у Викентия Васильевича, нравится ли ему тут, а Викентий Васильевич отвечал, что в гостях хорошо, а дома лучше, и селивановские театрально потупили взор, наигранно смущаясь, и более других был Звездочету неприятен в эти минуты Стас, который лез вперед, преданно посматривая на отца. Он, этот неуклюжий толстяк, понимал, что пленение Звездочета не столь уж серьезно по сравнению с учебой, с занятиями, когда Викентий Васильевич будет неподкупно строг.