— Что, к Гуськову? На прием?
— Точно так-с, — ответил Игорь Кириллович. — Владимир Андреевич мне на три назначил. — Он уже догадывался, что движутся они в одном направлении и теперь уж так и будут двигаться вместе. И угадал.
— Ну вот видите, и я к нему, — неизвестно зачем сообщил ему Суконцев и снова замолчал.
«Ну и личико, — подумал Игорь Кириллович, стараясь не смотреть на генерала. — Увидишь во сне — проснешься в холодном поту!» У Суконцева было длинное, узкое лицо, холодное, бесстрастное и такое костистое, словно под обтягивавшей его череп кожей не было ни мышц, ни других мягких тканей — недаром его сослуживцы за глаза звали «СС — Мертвая голова». Единственное, что портило точность этого замечательного прозвища, полные, алчно-красные губы, выделявшиеся на этом лице таким ярким пятном, что казались неприятно порочными, будто подведенными помадой. «Надо же, а сынок почему-то мордастый, как Гуськов. Может, Суконцев и бабу свою начальнику удружил?», — почему-то подумал Игорь Кириллович и тут же укорил себя: не к чему свою злобу против Толика переносить на кого-то еще, тем более на какую-то женщину, которую он и в глаза-то не видел…
Так они и шли: Грант впереди, Суконцев сзади, как конвоир — почему-то не захотел идти рядом, ронять свое генеральское достоинство. «Шаг влево, шаг вправо… считается побегом», — усмехнулся про себя Игорь Кириллович и со злости даже подыграл малость: заложил руки за спину — арестованный, да и только, разве что вместо робы — дорогой французский костюм с белоснежной сорочкой и кокетливо выпущенным из нагрудного кармана платочком той же ткани, что и галстук.
Впрочем, на пороге гуськовского кабинета они все же поменялись местами. Суконцев, не слишком вежливо оттеснив его, вошел в «предбанник» первым.
— Подожди пока, — буркнул ему свежеиспеченный генерал, намереваясь войти к начальству в одиночку, но вставшая им навстречу секретарша все переиграла:
— Владимир Андреевич просил сказать, чтобы господин Разумовский заходил сразу, как появится.
Суконцев хотел было возразить что-то, но секретарша, решительно распахнувшая дверь гуськовского кабинета, громко, чтобы слышал хозяин, объявила:
— Пришли оба, Владимир Андреевич!
Гуськов сидел за огромным рабочим столом, развалясь в своем громадном кожаном кресле, как в дачном шезлонге — расположился полулежа, выбросив далеко впереди себя ноги, длину и начальственную значимость которых подчеркивали широкие алые лампасы. Он и не подумал вставать вошедшим навстречу, не оторвался от телефона, по которому говорил, только показал вяловато-властным жестом свободной руки — проходите, мол, чего застряли-то.
Внешне Гуськов являл разительный контраст своему заму: Гуськов был мордастый, сангвинически-краснорожий, немного даже заплывший. И, в отличие от угрюмо-унылого Суконцева, шумный, моторный. Этакий, если судить по внешности, любитель выпивки, баб и анекдотов.
Игорь Кириллович невольно прислушался, сразу поняв, о чем говорит хозяин кабинета с невидимым собеседником.
— Что-то они у вас там пораспустились, эти журналюги долбаные!.. Мне по барабану в общем-то, но ведь тень на все управление, на доблестных наших бойцов, вот что обидно! Ведь случись что — сами же к нам и бежите: ах спасите, ах помогите… — Почувствовал на себе взгляд Игоря Кирилловича, посмотрел весело-злыми глазами, заговорщически подмигнул ему, страшно оскалив при этом недавно вставленные голубоватые зубы из металлокерамики. (Лишь бы не выбил кто по пьянке, а так — лучше собственных, — хвастал он и жутко клацал полюбившимся новоприобретением.) — Да что вы все чуть что — сразу демократия, демократия. Я же не говорю тебе: закрой, мол, газету. Я говорю: ребята, знайте меру, не плюйте в колодец. Если никто не будет уважать ни власть, ни ее представителей, какая же у нас демократия будет? Это, знаешь, собачья свадьба будет, а не демократия!..
Наконец он, явно довольный разговором, повесил трубку, приходя в себя, с веселым недоумением посмотрел на посетителей.
— Давайте, давайте, что вы там как бедные сироты в дверях застыли! — Сказал персонально Игорю Кирилловичу: — Обрадовался небось статейке-то? Думаешь, поди, надо спешить пользоваться, пока Гуськов при власти, а потом и хрен бы с ним?
— Ну зачем вы так, Владимир Андреевич. Подумаешь, квакнул журналистишка! Я думаю, он уже может считать себя безработным, нет?
— Это самое мягкое, дорогой, самое мягкое, чего я ему хотел бы… Хотя, конечно, чешутся руки, да нельзя. Все-таки замминистра я, человек на виду… — Гуськов, судя по всему, чувствовал себя таким неуязвимым, что не побоялся даже такой откровенности: раздавил бы, мол, гниду, да жаль нельзя — на виду теперь…
Однако Суконцев этой откровенности не одобрил. Кашлянул многозначительно, сказал, стараясь никак не называть Игоря Кирилловича:
— Он говорит, ты ему назначил. Правда, что ли?
— Правильно говорит, — кивнул Гуськов, делая пометки в лежащих на столе бумагах. — У тебя что — сомнения какие-то на этот счет?
Суконцев неопределенно пожал плечами.
— Не боишься с ним вот так, в открытую встречаться?
— А что такое? — довольно искренне удивился Гуськов, отодвигая в сторону бумаги. — Что, разве не могу? Я же не с преступником каким встречаюсь, как некоторые сволочи пишут, а с известным бизнесменом.
Игорь Кириллович понял: за всем этим разговором стоит какой-то другой, наверно, даже недавний. Поди, как следует обсудили тут на пару статью Штернфельда, не иначе…
— Ну вообще-то, — осторожно пояснил-таки Суконцев, — я бы на твоем месте все же поостерегся… По крайней мере сейчас…
— Ну ты пока, слава богу, не на моем месте! — парировал хозяин кабинета. — И вообще, может, он ко мне по вопросам благотворительности. Как, Гарик, ты не по этим вопросам?
Игорь Кириллович, не раздумывая, включился в игру:
— Как раз по ним. Насчет вашего, Владимир Андреевич, Фонда социальной поддержки сотрудников милиции.
Действительно, был такой фонд, работавший под эгидой самого Гуськова, и взносы в него добровольно-принудительно платили многие процветающие столичные предприниматели.
— Ну разве что фонд, — нехотя кивнул Суконцев. — Повод, конечно. А все равно поостерегся бы. Стукнет кто — не отмоешься…
Хозяин кабинета ощерился в нехорошей улыбке:
— А кто стукнет? Я не стукну, Гарик не стукнет — ему ни к чему. Если только ты. А? Больше ведь о нашей встрече никто вроде не знает. Ты как, Семен, способен?
— Ну зачем ты так? — мягко укорил его Суконцев.
— Зачем? Как ты там любишь говорить? Крыса, дескать, сама маленькая, а защищается как большой зверь? А?
— Ну зачем ты так, — снова повторил Суконцев. — Что я, про себя, что ли, говорил…
— Значит, не стукнешь? Ну вот и хорошо, что не стукнешь. Стало быть, мы с господином Разумовским можем покалякать… с глазу на глаз, чтобы у тебя соблазна какого не возникло… Меньше знаешь — лучше спишь, как наш с тобой контингент выражается. А пока ты еще здесь, ты мне вот что скажи, дорогой товарищ генерал-майор. Сколько можно терпеть унижения от этого… как его… Штейн… Штерн…
— Штернфельда, Владимир Андреевич!
— А мне один хер! Ишь ты, взятки я, видите ли, беру. Да какое тебе-то дело?! Я тебе когда сказал: Семен, сделай что-нибудь! Ты уже меры принял?
На гуськовского зама даже смотреть не хотелось — становилось жалко эту костлявую сволочь.