Эта зараза перешагнула заводскую территорию, и скоро мы стали разыгрывать чемпионат города. А так как больше нигде подобных турниров не проводилось, кроме Швеции, где коробки большие и игроки в локоть ростом, я по телевизору видел, то мы решили устроить международный турнир. Написали письмо шведскому министру спорта и отправили в Стокгольм. А письмо вышло подробное, мы все приложили: список участников, заявочную ведомость, и закономерно спрашивали, где и когда можно встретиться со шведскими товарищами. Мы тогда были в жуткой эйфории и совершенно не задумывались о последствиях. Человек восемь нас было из оборонного учреждения. Естественно, дальше местной власти наше письмо не пошло. И начался шмон. Наш директор нас всех в кабинет вызвал, посмотрел, посмотрел, да как заорет… До сих пор орет, наверное. А что в «почтовом ящике» было, я уж промолчу. Полный разгром. В завершение большая группа спорторганизаторов угодила в трезвяк. А что я? Мне как раз этот городок надоел до смерти. Тем более что все смотрят как на зверя. Как на чудовище. Ведь чемпионом-то многократным и бессменным был я. Явная умственная неполноценность. Ну, устроился я в другом городе в общежитии и стал ждать. Судьба не могла меня бросить вот так просто с алиментами и пачкой грамот. Был там у нас один. Так себе игрочишка. Но он таскал из спорткомитета грамоты и переходящие кубки. Все как надо. Печати, подписи, гравировки. Ну, кубки я вернул на место. Грамоты со мной. Могу показать, если нужно.
Ну, теперь треугольник. Я по общественно-экономическому состоянию был тогда служащим. Впрочем, как и теперь. Пока кассу не разбомбил. И в вашем городе жил в общежитии при фабрике, я говорил при какой. Уволен по сокращению штатов, значит, общежитие мое. Жди расселения или ордера. Развесил я в комнате грамоты. Там сказано про хоккей. А что на столе — не сказано. Все меня здесь уважают. А играть я отказываюсь. Даже в волейбол на пляже. Чтобы не растаял нимб. Человек я холостой и, естественно, имею потребности. Тогда домики были заводские. В лесу. Платишь два рубля и два дня живешь. На всем готовом. Пайка три раза в день. Буфет был. Речка рядом. Танцы, лабухи. Свои, фабричные. Я на танцплощадке с Вероникой. Обнимаемся, тремся. И тут меня позвала судьба. Она меня всегда зовет в самое неподходящее время. Я подошел к оркестру и говорю: «Дайте, мужики, бубен. Играть хочу». Они дают. А бубен-то инструмент не простой. Умения требует. Но люди вокруг, естественно, ничего не понимают, и большинство лабухов тоже. Но главный по музыке понял. «Возьми лучше вот это». И подает маракасы, ну, шарики такие на палочках, а в них песок или другое что, лишь бы шуршали и побрякивали. И стал я трещать, ритмы разные выводить и так увлекся, что про Веронику забыл. Так и стучал весь вечер. «Хорошо лабал», — сказал потом маэстро, а я когда махал своим инструментом, бил им по левой ладони, ни о чем, кроме музыки, не думал. И вот стою я весь в поту, рука отваливается, ладонь кровоточит. И маэстро говорит:
«Слушай, мне человек нужен. Ну такой, как ты. Играть не умеешь, а музыку любишь. Я тут у вас подхалтуривал, а на самом деле в симфоническом оркестре работаю. Так вот. Нас сейчас поделили на маленькие оркестрики и послали на заработки. Хозрасчетную модель оправдывать. Я там на ударных, но не справляюсь, не успеваю, потому что еще на клавишах, там, где они есть. И иногда на трубе. А если бы у меня подмастерье был, то все бы тики-таки и тариф оформили».