— Ты рассказывай, рассказывай, не смущайся, — кивнул согласно Зверев Пуляеву. Он явно заинтересованно слушал рассказ.
— Будет тебе баба, дедушка, блондинка с косой, — пошутил Телепин, а говорить этих слов сейчас вовсе не следовало.
Но едва колдун слетел по лестнице вниз, едва показался с авоськой во дворе, Хоттабыч растворил окно и крикнул:
— Эй! Не надо бабы.
— Чего? — воскликнул изумленно остановленный на бегу Телепин.
— Не надо бабы. Лучше возьми еще бутылочку…
— Будет тебе бутылочка, старичок!
Хоттабыч сел за стол, обхватил руками голову и вдруг запел: «Долго нас девчонкам ждать с чужедальней стороны… мы не все вернемся из полета-а-а! Воздушные рабочие войны…»
…Проснулся Хоттабыч в восьмом часу вечера оттого, что над ним стояли двое. Света в комнате не было, занавеска задернута, и только блик лампочки из коридора отмечался на елочном шаре.
«Ну вот и конец. Две судьбы моих, лихая да нелегкая. Квартира, несомненно, захвачена врагом, и сейчас вот возьмут меня под белы ручки и потащат к офицеру. А-а-а!» — очнулся Хоттабыч.
— Ты, что ли, делопут?
— Новый год проспишь. Вечер.
— Привиделось мне тут. Двадцать лет, как побоище не снилось. Решил, что вы германцы. Хорошо, что обороняться не начал.
— Ты, старик, недалек от истины. У нас гость из Литвы. Ларинчукас. Поздоровайся, Йонас. Это художник, старик. Только что из Паневежиса.
Хоттабыч встал, зажег свет. Оказалось, без десяти восемь…
— Ты фамилию правильно запомнил? Ларинчукас?
— Как он назвал, так я и запомнил.
— Хорошо. Излагай дальше. Включил Хоттабыч свет…
…Оказалось, без десяти восемь.
— Давай, дед. Ждем. Посмотришь, как мы там все уготовили. Угораздили всякое.
Избавленный от одиночества новогодней ночи и еще до конца не осознавший, что случилось или случится, чему быть, а чему миновать, в радости даже какой-то он стал одеваться. Влез в костюм. Потом нашел свои медали и надел их. «Даешь 50 лет победы над фашистской Германией!» — сказал он явственно. Любовно осмотрев запасы студня, он выбрал наилучший из оставшихся, в тарелке слева, сверху положил котлет, прихватил две четвертинки и вышел к Ларинчукасу и колдуну.
Стол содрогался от великолепия. Ларинчукас привез мясо и ветчину, а также черносмородиновое-крепкое.
— Неужто еще делают? — не поверил полувдовый старик.
— Это же наше натуральное вино. Давай попробуем. — И они стали пробовать.
Ларинчукас был говорлив. Телепин изображал веселость, а Хоттабыч, привыкший на праздники кушать от пуза, брал с тарелок то одно, то другое, и так бы и шло веселье, а было уже двадцать два часа ноль пять минут, но тут Телепин стал просить рассказать Хоттабыча, за что он получил медали.
— Да что сегодня, День Победы, что ли?
— О! Победа! — воскликнул Ларинчукас.
— Расскажи, — настаивал Телепин, желая привести старика в благодушное настроение.
— О, свобода! — ворковал Ларинчукас.
— Расскажи, — упорствовал Телепин.
— О, победа, — шептал Ларинчукас.
— Отстаньте, — окрысился Хоттабыч.
— Расскажи, дед, — наседали оба.
— Расскажи…
— Ну такие дела, что на речке Преголе…
— Да это же моя любимая речка, — поддакивал Ларинчукас.
— Да чего там… За полковую разведку при освобождении Лиетувы от германца. На Кенигсберг мы шли… — И сейчас невероятнейшая байка была бы рассказана Хоттабычем, но тут он совсем не к месту вспомнил про Айболиту и ничего рассказывать не стал, а выпил того, что ближе к нему стояло. А ближе всего стояло черносмородиновое вино.
— Не бери в голову, папашка. Я тебя награждаю знаком народной памяти. — Ларинчукас поискал в кармане и приколол Хоттабычу рядом с медалью «За отвагу» некий значок. Посмотрел Хоттабыч и насладился. Полноправный орден Красной Звезды, правдоподобно выполненный из жести, а внутри германская свастика. И надпись о пятидесятилетии освобождения Литвы. Хоттабыч выпил рябиновки и огляделся. Ларинчукас веселился. Телепии, трезвый и несчастный от происходящего, ел студень.
— А ты чего, Йонас, покушай домашнего, — притворно любезно попросил Хоттабыч.
— OI Холодец! — лицемерно воспрянул духом Ларинчукас и полез к Телепину в тарелку. Тот ударил его по руке.
«Так. До встречи Нового года полтора часа по московскому времени. Жену ухайдакали. В доме оголтелый фашизм. Литовские шпионы глядят на нас своими строгими и лицемерными глазами. Всему конец. — Хоттабыч прикинул свои шансы. — Так. Чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы и не жег позор, я тебя, мой союзный друг, приговариваю к расстрелу. Так как я твой трибунал, исполнитель приговора и заодно — похоронная команда, выпей покудова. Покури».