Женщина раздражается, это выше ее разумения.
— Я не это имею ввиду. Я просто хочу сказать, что мы не признаем шимпанзе человеком, пока он не взбунтуется против нас.
ПАЛОМИТА
Ang hiya ng lalaki, nasa noo. Мужская честь — на лбу. Ang hiya ng babae, tinatapakan. Женская честь — под ногами.
Я знала, что это не может быть правдой. Это было бы слишком хорошо.
Протекли недели, но он не приходит, не вспоминает меня, а я не могу, не хочу больше подходить к его двери; нет, после того объятия следующий шаг — за ним.
Иной раз я спрашиваю себя, почему бы мне не пойти, не снести опять кошачьей еды или кусок домашнего пирога-но нет, так было всегда, и так всегда должно быть.
Мы, женщины, сами не знаем, что для нас лучше, мы должны знать свое место, а не то мир рухнет.
Мы — слабые.
У мужчин нет пола. Только у женщин.
Я не могу восстать против Пентти. Это невозможно. Это запрещено. Женщина не уходит.
Что я могу поделать, если он ушел отмена? Если выбора нет?
И я думаю о нем.
Кто-то внутри меня шепчет: ты думаешь о нем лишь потому, что он — не Пентти. Потому, что он — дверь, приоткрывшаяся в глухой стене.
MAPTEC
Когда наш новый клиент, представитель хоккейной команды, посылал это письмо, он даже не догадывался, что попал прямо в яблочко.
Я вывожу на экран самую лучшую фотографию. Гримаса великолепна, она исполнена презрения к камере. Выделяю голову и вставляю ее в мой собственный файл в фотошопе.
Выбираю более светлый тон, использую пару фильтров, передерживаю, потом отменяю все это, добавляю кое-где несколько тонких линий и обвожу их, так что они становятся абсолютно черными.
Кожа на голове болит до рези, зубы стиснуты.
На меня глядит морда тролля, я добавил несколько резких штрихов и придал ей самое дикое, кровожадное выражение.
— Вивиан, иди-ка, посмотри.
Вивиан, Вивиан-ассистентка, Вивиан Исполнительная подходит. Вивиан чуть не подскакивает.
— Ну и рожа!
— Сравни с тем, что было.
Мы вместе рассматриваем старый логотип этой хоккейной команды, присланный клиентом. Там красуется хвостатое создание, спотыкающееся на коньках. Похоже на паршивую иллюстрацию к детской сказке о животных.
— Наш будет в сто раз лучше.
— Точно. По сравнению с этим рекламный лев HIFK кажется больным котенком.
— Вставь, Вивиан, сюда надпись. Подбери парочку новых шрифтов — что-нибудь поэкспансивнее, думаю, ты сама справишься.
— Как ее пустить? Сверху, снизу или вокруг?
— Пожалуй, лучше будет вокруг. Сейчас я намечу линии, по которым надпись пойдет вокруг ревущей морды.
«Тролли из Пирканмаа».
— Черт побери, ну и чудовище, — Вивиан вздыхает с неподдельным восторгом.
— Да уж.
ЭККЕ
Я изображаю горничную с семенящей походкой, Ангел смеется. Искренне, не из вежливости. Подаю с поклоном чашку кофе и заодно целую его в лоб; несколько завитушек прилипло к вискам.
— Газета есть? — зевает он.
— Одну минуту, Ваше Величество.
На полу в передней — «Утренняя газета». Она пахнет типографской краской и весенней сыростью. Ангел рукой приводит в порядок прическу; его волосы — как золотой нимб вокруг головы; я люблю его до боли.
Едва развернув газету, Ангел вздрагивает. Кофейная чашка падает на пол, расколовшись на три части, коричневая жидкость затекает в щели паркета.
— Нет! Господи спаси! — шепчет он.
АНГЕЛ
Он смотрит на меня с кричащей рекламы.
Передо мной — нахмуривший брови, оскалившийся семнадцатилетний вундеркинд с хоккейного поля в ярком красно-зеленом тренировочном костюме. В глазах — подростковое бесстрашие и интеллектуальная сила, которой безусловно хватит для чтения «Черной маски». Кожа оставляет желать лучшего, пробившиеся под носом усы ведут отчаянную борьбу за существование. Все было бы приемлемо, если бы не Это на его груди.
Новый стиль. Одобряемый массами и поощряемый руководством.
На хаотическом фоне кроваво-красных и хвойно-зеленых красок выделяется черно-белое графически упрощенное изображение.
Это он. А если не он, то какое-то незнакомое существо, страшно на него похожее.
Похожее на моего Песси.
Выхожу в прихожую, набираю номер его мобильника, секунду прислушиваюсь к гудкам, и тут мне приходит в голову, что у меня появилась возможность оказать ему услугу, достойную отлично вышколенной горничной. Возможность вызвать в этих распроклятых синих глазах чертовски редкое, но тем более любимое выражение, которое появляется в них, когда он вдруг отдает себе отчет в том, что я существую.
ЭККЕ
— Мне нужно идти, и немедленно.
Я пытаюсь побыстрее сообразить, в чем дело, но ничего не получается. Если снимки его брата использованы без разрешения, это должно было его раздосадовать, но почему он так заспешил и куда собирается идти?
— Домой.
Ангел уже натягивает куртку, сжатые в нитку губы — как рана, нанесенная финкой. Он весь превратился в комок нервов, стал холоднее льда и не позволяет мне даже дотронуться до него.
Бух.
Дверь хлопает резко — гораздо резче, чем было необходимо. Эхо звучит на лестнице как мстительный удар топора.
Растерянный, я стою посреди комнаты. Кажется, не спросив моего согласия, у меня отняли нечто жизненно важное.
Я валюсь на кровать и, захлебываясь от визга, хватаю ртом воздух. Под стулом что-то блестит. Под тем стулом, на который Ангел швырнул вчера свои вещи. Наклоняюсь, чтобы лучше разглядеть.
Ключи.
Ключи от квартиры Ангела.
MAPTEC
— Чертова обезьяна.
Лишь мгновение спустя я понимаю, кто мне звонит. Да ведь это Микаэль — нежный, всепонимающий, ласковый, дышащий ароматами Кельвина Кляйна Микеланджело, который теперь размахивает огненным мечом. Он явно звонит по мобильнику: я слышу в трубке шум уличного движения.
— Чертов придурок. По какому праву?
— На законном основании, дорогой Микаэль. — Я испытываю по отношению к нему такое ледяное презрение, что с легкостью произношу слова, которые раньше ни за что не слетели бы с моих губ. — На законном юридическом основании, и у меня на руках — документ, где все за писано черным по белому.
— Все права у компании «Сталкер»! — Микаэль все повышает голос, а меня начинает тошнить от того, что я мог находиться в одной комнате с этим наглецом.
— Пора приучиться читать бумагу, которую подписываешь. Здесь ясно записано, что все права — у нас.
— Вор.
— А что, твой брат-фотограф, этот любитель русских, которому разрешают фотографировать редких животных почти в студийных условиях, уже поднял шум?
Я выжидаю четверть секунды, прежде чем нанести последний удар.
— Точнее говоря, твой покойный брат.
АНГЕЛ
Я говорю по телефону, а сам в панике, задыхаясь, бегу по улице Сампо наперерез транспорту, проскальзываю между женщинами с тяжеленными продуктовыми сумками. Дожидаться автобуса или такси невозможно. Я представляю себе: Песси спит на диване, на белом фоне он как бездонная черная дыра, ведущая в другой мир. А на полу в прихожей, белея в сумеречном свете, лежит газета — та самая газета с фотографией.
Но когда до меня доходит то, что Мартес говорит о моем брате, я останавливаюсь, как вкопанный. Мартес делает небольшую паузу, потом в трубке начинает звучать его обычный мягкий баритон.
— Ты сказал, что фотография сделана твоим братом, но ведь его уже два года как нет в живых. Я выяснил это сразу после того, как между нами возникли… осложнения.
Вот и решай, стоит ли тебе иметь дело с законом. Хочешь, чтобы я рассказал, кто сделал фотографии, где и когда?
Мой голос почти сходит на нет, когда мне удается заговорить:
— И теперь ты думаешь, что сможешь вытворять с этими снимками все, что тебе взбредет в голову?
— Не думаю, а знаю.
Сказанное снова заставляет меня бежать к уличному переходу, разжигает мучительное беспокойство. Но чего, собственно, я боюсь? Что Песси проснется, возьмет в руки «Утреннюю газету», начнет ее листать своими маленькими гибкими пальцами и думать: посмотрим-ка, что нового мире — они что, так и не могут добиться мира в Индонезии? Потом перевернет еще одну страницу и опять впадет в страшную агрессию.
Да, я боюсь именно этого. Того, что у него снова появится повод потерять доверие ко мне.
— Я позвоню твоему клиенту.
Я приперт к стенке, мне остается только сыпать угрозами, которые не имеют под собой никаких оснований.