И, что неприятно, Обращенных становилось все больше и больше. Может быть, воздух сказывался?
В этот раз Выбор бы долгий. Прошло часа три, прежде чем Леша Крапилов вытянул черную плашку. Взглянул на нее вытаращенными глазами, отступил от мешка, скривился испуганно.
— Что же это?! — спросил он срывающимся голосом, — как же так?!
— Это значит, ты теперь у нас в почете. — Бодро сказал ему дед Арсений. — Оставляешь ты нас, чтобы в почестях пребывая, жить наверху, да благости вкушать.
— Но я не хочу! — крикнул Леша, которому недавно сровнялся девятнадцатый год. — Не хочу благостей!!!
Двое дюжих поселян заученно взяли его под локотки, скрутили и повели прочь, в главную избу, обряжаться в лучше шмотки в деревне — к НИМ нельзя было идти в рубище, а то могут обидеться, да и сделать Выбор вместо раза в неделю, раз в день.
Дошла очередь и до самого Анатолия. С волнением опустил он руку в мешок, а когда нащупал плашку-выборку, сразу успокоился. Выборка была такая теплая, чуть липкая от смолы, не может такая плашка быть черной, никак не может. Со слабой улыбкой он вытащил плашку на свет и секунду в ледяном ступоре любовался ее агатовым проблеском. Народ зашумел — облегченно.
— Толян попал! — зашептали где-то в толпе.
— Все, — провозгласил Арсений, — на сегодня все. Толян, ты иди в избу, по правилам избранных больше десяти часов разделять должно.
Анатолий мотнул головой. Поймал хитрый взгляд Поддувалы — накаркал все же, ворон паскудный! Двое дюжих молодцев были уже тут как тут, заломили руки и повели в избу. Усадили на жесткую лавку под окнами, что выходили на площадь — смотреть.
Там выводили Крапилова, обряженного в стильную рубашку, джинсы с мировой известности лейблом, да кожаный плащ поверху. Леша отродясь не носил ничего подобного, но вот радости от обновок у него не было. Те же двое активистов (бывшие вышибалы из бара, кстати), слегка утратив бравый напор, повели его вверх по холму. Толпа в полном составе провожала его взглядами, женщины плакали и махали ему вслед платочками, дети подбадривали задорными выкриками, словно уходил Леша Крапилов на войну, где должен был бить врага до последней капли крови. На середине подъема у несчастной жертвы отказали ноги, и его поволокли силой. Ступни Крапилова в дорогих ботинках от Гуччи проминали ароматно пахнущую траву, оставляя две неровные колеи.
Когда до клубящегося тумана осталось с полсотни метров, провожающие отпустили избранного, и, посадив его на траву, поспешно стали отходить вниз. Лица их выражали суеверный страх, и они старались не оглядываться.
Анатолий затаил дыхание — сейчас начиналось самое главное.
Крапилов сидел на склоне, сжав голову руками, и раскачивался из стороны в сторону. Может быть, плакал, но с такого расстояния было не разобрать. Многоликая, пестрая толпа бывших горожан собралась внизу, не без дрожи наблюдая за ним.
В тумане возникло шевеление, пастельные его слои заклубились и слегка разошлись, на миг явив очертания замка. Вернее так, Замка. В котором жили Хозяева.
Туман всколыхнулся, и из него сплошным потоком хлынули псы — суровые, свирепые звери с уродливыми мордами и здоровенными челюстями. Мощные чеканные ошейники с шипами охватывали толстые шеи. Свинячьи глазки псов поблескивали красным. Говор в толпе затих — все боялись этих гончих, которые обладали тонким нюхом и определяли беглецов еще за две версты от них.
Леша вскочил, слабости в ногах как не бывало, он повернулся и побежал вниз по склону, но псы тут же догнали его, и повалили на землю. Вслед за псами волочился туман, завивался вокруг уродливых тел, постепенно затмевая свет, так что с трудом уже можно было различить машущую руками фигуру Крапилова.
Тут-то и появились ОНИ — смутные глыбастые тени, что пришли вслед за псами. Туман скрывал их лица и детали строения, но силуэты выглядели внушительно. Двое бережно подняли брыкающегося и извивающегося Крапилова и понесли дальше, в туман. Звери устремились за ними, вверх. Дымка начала стаивать. Толпа вздохнула как единый человек и живо начала обсуждать увиденное, а Анатолия Скреблова пробил холодный пот.
До вечера он был сам не свой. Ходил из угла в угол, или, напротив, сидел, сжавши руками голову точь-в-точь, как вкушающий ныне благости в замке Крапилов. Не верилось ему, что все уже закончилось, было страшно и одиноко. Пусть он станет героем, пусть на деревенской доске почета (смахивающей на мемориальную) появится его имя, идти наверх он не хотел. Наплевать на почести, не о такой судьбе он мечтал, покидая замерзающий город.