Настала тишина, которая после предшествующего грохота казалась почти оглушающей.
Кучка людей на незатронутом катаклизмом холме в безмолвном оцепенении смотрели вниз, на нежащийся под лучами проглянувшего солнца Тролльхеттен — надежду всего народа подземных троллей.
Города больше не было — черная пологая воронка, над которой серым туманом висела мелкая цементная пыль. Остатки каких-то строений выглядывали из почвы, словно стертые зубы. Ни дорог, ни коммуникаций, ничего.
На склон холма спикировал с голубеющих небес по какой-то странной прихоти взрыва рекламный щит. Желтые буквы на красном фоне: «550 — поздравляем родной город!» Оставшиеся в живых жители «родного города» потрясенно смотрели на этот клочок прежней жизни. Смотрели и не могли вымолвить ни слова.
Никита Трифонов приподнялся и с улыбкой подставил ладошки солнцу. Дивер поймал его взгляд, улыбнулся тоже — как малый ребенок. Эти двое явно нашли друг друга.
Спустя час народ повернулся спиной к уничтоженному поселению и потянулся вниз с холма. Позади солнце, проходя сквозь призму висящей в воздухе пыли, роняло на немногочисленные руины багровый отсвет, который почему-то не казался тягостным. Вверх тугой играющей струей уходило тепло, разгоняло серые облака. Дождь прекратился, а снег таял на глазах, являя собой ускоренное таинство весны. Казалось, вот-вот проглянут в пожелтевшей траве подснежники, да какая-нибудь пичуга пропоет свою весеннюю песенку жизни. Но пичуги молчали — испуганы были взрывом.
Люди шагали вниз, сначала медленно, словно во сне, а потом все быстрее и быстрее, и в конце некоторые уже бежали с радостными криками. Бежали с раскинутыми во вселенском объятии руками, любящие весь этот мир, его небо, зеленую траву и пьянящий свободный воздух. Кто-то пел, кто-то смеялся как сумасшедший — энергия била ключом, требовала выхода.
Люди бежали в нелепой среди зеленой травы зимней одежде. Но ее срывали, сбрасывали с себя, чтобы легче бежалось, чтобы грудь легче наполнялась бьющим в лицо бризом, ветром, который нес хорошую весть — заточение кончилось!
И они были счастливы! Счастливы, как узники смертного блока, сумевшие бежать на свободу. Потому что счастье — это почти всегда свобода.
Они все шли и шли, с шутками и песнями, с радостными выкриками, пока, ступая по замечательной мягкой траве, оставив позади разноцветное буйство осенних лесов под ярко-синим сентябрьским небом, не вышли к шоссе, что соединяло Москву и Ярославль. Как всегда оно было полно машин, и автомобили проносились мимо остановившихся горожан, такие разные, сверкающие и разноцветные. Их было так много и они ехали оттуда и туда, из больших, полных жизни городов: Москвы и Ярославля, Вологды и Твери… Много-много людей, которые не знают, что на свете есть тролли.
А водители, что проезжали мимо, иногда притормаживали, удивленно оглядывали этих странных, открыто радующихся людей, оборванных и грязных, похожих на беженцев из какой-то горячей точки, с глазами с затаенной тоской и явным весельем. Притормаживали, а потом ехали себе дальше, и ни один не рискнул остановиться кого-нибудь подобрать.
— Живем!!! — закричал Дивер, оборачиваясь, а за его спиной автомобильный поток все так же неостановимо бежал в обе стороны, символизируя собой вечное и неостановимое движение жизни. — Слышишь, Влад, мы живем!!!
Никита держался за его руку и сиял безмятежной детской улыбкой, в которой уже не было ни тени грусти.
— Жить в мире, где есть тролли? — спросил Влад.
— Нет, — ответил ему Никита Трифонов. — Жить в мире, где троллей нет!
И снова засмеялся. Далеко позади них в ярком солнечном свете исходила каменной пылью последняя надежда древнего народа.
Не оправдавшаяся.
Эпилог
Брат Рамена-Нулла разлепил покрытые коркой засохшей крови глаза. В них плавал туман. Через некоторое время Рамена понял, что туман не в них, а в воздухе. Странно пахнущий зеленоватый туман.
Чем-то знакомый. Рамена не помнил, как он здесь очутился, не помнил, как полз, исходя кровью через полгорода, затратив на четыре отделяющих его от цели километра поистине бездну усилий, как походкой несвежего зомби ковылял через пещеры.