— Васек, не стесняйся! — доверительно сообщил Жорик, наклоняясь в сторону названного, — у нас седня праздник! Вот ему, — корявый грязный палец атамана бездомных указал на Снулого, — вот у него седня юбилей! Ему седня… — он мучительно задумался, собрав лоб в поистине кошмарные складки, после чего, грубо пихнув именинника, вопросил, — Слышь, Снулый хрен, тебе скоко седня?
Снулый заворочался, замычал что-то невразумительное, но был пихнут опять и вынужденно пробурчал требуемое. Сквозь нагромождение глаголов и междометий известного свойства явилась истина — Снулому исполнялся полтинник, а теперь дайте ему спокойно досмотреть свои имениннические сны.
— Во! — С видом величайшего первооткрывателя сказал Жорик, и с видом величайшей милости протянул Ваську щербатую эмалированную кружку, наполовину наполненную «Пьяной лавочкой». — Спрысни…
Васек спрыснул и минуты на три забыл о цели своего прихода, штука была едучая, как укус, а мощный запах сивушных масел вышибал непрошеную слезу. Жорик благосклонно внимал Василиевым мучениям, глаза его были мутные и отсутствующие, а круглая испитая рожа то и дело искажалась поистине дзен-буддистского свойства улыбкой. За исключением, пожалуй, того, что у истинных дзен-буддистов она означает наличие потаенного знания, а у Жорика — отсутствия знания любого толка.
— Жорик… — слабо сказал Васек, еле отдышавшись после приема «Лавочки», — Жорик я…
В этот самый момент доселе молчавшая Шавка подняла мутные очи горе, и на пару с Проигрывателем (местным песняром-запевалой), грянула «Ой, мороз, мороз!», да так невразумительно, что со стороны казалось, что ее одолели жуткие судороги, и теперь она, исходя криком, помирает.
Сморщившись от режущего уши вопля, Василий попытался прокричать требуемое Жорику, но был совершенно заглушен. Худой и синюшный бомж Саша между тем полез к исходящей соком собаке, но отдернулся, встретив предупредительный взгляд атамана. Знал, тот бывает строг, даже жесток. Собаку оставили на потом.
Вонючий дым от нее активно коптил крышу лежки, улетучивался в специально проделанное отверстие. Со стороны лежка выглядела странной смесью индейского вигвама с чукотской юртой, и длинный язык беловатого дыма, поднимающийся из ее макушки, только дополнял сходство.
Внимательно выслушав Васильевы вопли, Жорик кивнул, а потом со всей силы заехал Шавке по скуле, оборвав ее душевный напев. Проигрыватель заткнулся сам, не дожидаясь кнопки «эджект». Не обращая внимания на Шавкин скулеж, атаман внятно сказал Василию:
— Говори.
И тот, вдохнув побольше вонючего воздуха, выдал:
— Витек перекинулся!
— Ну? — вопросил Жорик, было видно, что Витьков переход в мир иной не вызвал у него никаких горестных чувств, скорее наоборот.
— Не просто перекинулся, — усилил впечатление Васек, — Убили его. Зеркало убило!
Жорик выразил на лице целую гамму чувств. Тут было и удивление, и легкая заинтересованность, и снисходительная улыбка, адресованная ему, Ваську, и много чего еще. Впрочем, лицо у Жорика было такого сорта, что зачастую одна эмоция истолковывалась как совершенно противоположная.
Торопливо и внушительно размахивая перед собой руками, Василий начал свой рассказ, особо отмечая то, что чудовище, бывшее Витьком, каким-то образом чувствует его, своего бывшего напарника и собутыльника. Беглец так увлекся, что не заметил, как остальные участники пирушки сползлись поближе и стали заинтересованно слушать. А и правда, что не хватало еще у этого пира — только хорошей байки! Бомж Саша снова сунулся к собаке, единственный неувлеченный рассказом, но был замечен неусыпно бдящим Жориком и на этот раз не отделался так его. Жестокий атаман поймал его за руку и на секунду сунул ее в огонь. Саша не орал, только всхлипывал и поддерживал на весу поврежденную конечность.
— И он за мной идет! — закончил свое увлекательное повествование Василий — он меня ЧУЕТ! Не знаю, как, но чует!
И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде: «А глаза — во!» спародировав часть рассказа Василия. Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкали друг друга локтями и вытирали обильно выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.