Иногда мне кажется, что меня все-таки убили, и момент нынешний — это греза, сон, издевательство. Последний аккорд агонии. Все время вспоминаю этот нож — длинный, блестящий, настоящий кинжал.
Что бы я почувствовал, воткнись он мне в живот. Я читал, раны в живот очень болезненны и практически неизлечимы. Просто очень долго умираешь, вот и все. Неужели это могло быть со мной?
Со мной?!
Ненавижу его, этого неведомого убийцу!! Он не убил меня, но сделал хуже — он убил во мне чувство спокойствия. И последнее доверие к людям.
Я убил бы его… Вот так, просто написать, если бы у меня был свой нож, я не колеблясь вонзил бы ему в глотку. И моя бы рука не дрогнула.
Убил бы за то, что он сделал…
Жизнь дерьмо… Нет, не так, подлиннее: Жизнь — поток фекалий в который нельзя войти дважды, и каждый раз входя в эти дерьмистые воды, мы получаем новую порцию.
Вот так, и подчеркнуть!
P.S. (хотя какой к черту постскриптум в дневнике-то):
У нас по-прежнему нет воды, никакой. Особенно мерзко сливать в унитазе, потому что вода в него поступала из общей сети тоже. Теперь там дурно пахнет, очень согласуясь с моей последней мыслью. Чем все это закончится, скажите мне на милость?
18
Бомж Васек одиноко сидел на низком пологом левом берегу речки Мелочевки и с неимоверной тоской наблюдал за величаво проплывающим мимо мусором. Коричневые, мутные воды реки давно уже стали пристанищем для самых разнообразных предметов. Лысые шины здесь мирно соседствовали с собачьими трупами, разлапистые коряги с испорченными предметами быта. Каждую весну, кучка солдат из ближайшей части вычищала оба речных берега, но мусор снова накапливался, и остановить этот процесс было совершенно невозможно.
Вся эта дрянь, уже порядком обросшая вездесущей тиной, в конце концов, достигала плотины и накапливалась там. Отдельным мелким предметам удавалось проскочить острые клинья водоломов, но тогда они все равно застревали, уже на скользких слизистых камнях позади плотины. Туда регулярно (до последнего времени) наведывались бомжи, стремясь присмотреть себе что-нибудь полезное.
Был еще омут. Там, сразу за волноломами падающая вода вырыла своеобразную яму, почти полтора метра глубиной. Иным представителями славной мусорной породы удавалось не проскочить над ними и осесть на камнях, а уйти на дно, если хватало веса. В этом омуте, надежно скрытом от посторонних глаз желтоватой дурнопахнущей пеной можно найти много всего занимательного и интересного, если вас, конечно, интересуют такого рода находки. Здесь. В мутноватой спокойной водице обретаются антикварные бутылки, выкинутые в реку еще в незапамятные времена, печатная машинка, насквозь ржавая и заселенная крошечными речными рачками, которые под действием химикатов сейчас мутируют со страшной силой. Есть тут давно вышедший из моды пиджак, дырявый и похожий на некое потустороннее чудище, вешалки для одежды, датирующиеся аж 1915 годом (в то время со старого еще моста навернулся грузовик, перевозящий галантерею), набор пуговиц, фотоаппарат «Зенит» со слепым глазком окуляра, и ржавый до невозможности пистолет системы ТТ с тремя патронами.
Есть тут и свои постояльцы — живые и не очень. Помимо рачков здесь живут маленькие юркие рыбки (медленно теряющие чешую и способность к воспроизводству), лягушки, пятнистый полупрозрачный тритон и пакетик с двухдневными котятами, утопленный нерадивой хозяйкой из Нижнего города. От кошек остались лишь чисто обглоданные костяки в помутневшем от времени пластике.
И человек здесь тоже есть — любящий муж и отец двоих детей, бывший рабочий с все той же фабрики, в далеком семьдесят девятом решивший продемонстрировать свои навыки в плавании. Плыл с приятелем, оба были подшофе, оба пошли на дно. Приятеля нашли, а вот его самого нет. Его скелет в том же состоянии что и кошки (и в красно-черных плавках) вечно смотрит вверх, туда, где солнечные лучи иногда пробиваются сквозь толщу воды. Годы идут, и речная вода все мутнеет, и все меньше у вечного постояльца пенного омута возможности увидеть этот навсегда утерянный им свет.
Бомж Васек всех этих подробностей, конечно, не знал. Но глядя на медленно текущую воду, он потихоньку впадал в некое медитативное состояние, и буквально ощущал, как такая же мусорная река протекает где-то внутри него. Где-то в сознании.
Оторвавшийся от преследователей кролик, мелкая дичь — вот кем он себя ощущал. Мышцы ног мучительно ныли, дышалось почему-то до сих пор с трудом, хотя бег его окончился больше часа назад (сдает дыхалка, не в его возрасте так бегать), в спине ломило, словно какая-то садистки настроенная личность ковырялась там, увлеченно применяя приспособления для вскрытия сейфов.