Выбрать главу

Солнце потихоньку поднималось над горизонтом, и в скором времени обещало начать жарить. С реки уже неслись возбужденные вопли купальщиков. Щавелев опустошил одну лейку и, не торопясь, принялся за другую. Два или три головастика скользнули в зеленоватой струе и шлепнулись на грядку, дачник не обратил на это внимание.

— Овощи… ну они же, как дети, — с чувством произнес старый дачник, заканчивая поливать огурцы и оглядываясь на совершенно сухую и даже потрескавшуюся землю под помидорами. — Своя боль, свои радости. Свое наслаждение жизнью. И без тебя они не могут.

Огуречные посадки весело махали ему зелеными ладошками. Мутные капли срывались с колючих листьев и шмякались на землю в свору своих товарок. Глухо хлюпало.

Опустела и вторая лейка, и Щавелев, который всегда отличался терпеливостью, неторопливо побрел за новой порцией. В конце концов, созидание — это высшее наслаждение из того, что даруется человеку.

Осторожно притворив крошечную калитку, дачник побрел вдоль Нижнемоложской улицы, что длинной узкой змеей проскальзывала сквозь все дачные участки, а потом круто сворачивала и в районе церкви перекрещивалась с Покаянной. Слева, по ходу движения, сквозь жмущиеся друг к другу дачные домики проглядывал мрачновато выглядящий холм, сплошь усеянный крестами — городское кладбище, крупнейшее и одно единственное. Ровными рядами могилки спускались к реке, и часть из них примостилась на высоком правом берегу, который регулярно подмывало. Из-за этого примерно раз в два года неразговорчивые постояльцы этого места оказывались в реке и пугали своим видом купающуюся ребятню.

Справа, над крышами все тех же домиков возвышался потрескавшийся фронтон классических очертаний, чем-то похожий на остатки древнегреческого Акрополя — Дворец культуры, в котором на прошлой неделе случилась безобразная драка.

Щавелев прошествовал до речки, задержался в том месте, где от Нижнемоложской отходила узкая и весело извивающаяся дорожка, которую народ прозвал Береговой кромкой. Кромка эта бежала вдоль всего высокого правого берега и терялась в траве только возле плотины. Отсюда был виден мост и здания верхнего города (по иронии судьбы, город, прозываемый Верхним, располагался на левом низком берегу Мелочевки, тогда как Нижнегородцы громоздили свои строения на обрывистом правом берегу).

Осторожно, спустившись к реке, Щавелев прошествовал сквозь плотные ряды купальщиков, стремясь достигнуть воды. В реке счастливо бултыхались дети — в разные стороны летели брызги и звонкие крики. Кто-то из них увидел Щавелева и восторженно заорал:

— О! Пришибленный пришел!! Пустите пришибленного!!!

Не обращая на них внимания, Щавелев зашел в воду и стал наполнять лейки. Две изумрудного цвета лягушки чуть было не попали в сосуды вместе с водой. Пляжники с ленивым удивлением наблюдали, как мутная вода наполняет пластиковые лейки.

«Глупые, — подумал Щавелев, — не понимают, что овощам все равно…»

— Дядя! — восторженно и едва сдерживая смех, завопил один из детей, — а ты ее пить будешь?!

— Нет… — Буркнул нехотя Щавелев (в отличие от растений, детей он не любил), и, повернувшись, вышел из воды.

Не понимают. Им то что, на месте не сидят, а растениям каково?

Наверх, да еще с тяжелыми лейками, подниматься было куда труднее, и потому, достигнув своего участка, дачник на минуту остановился, чтобы унять дикое сердцебиение. В глазах на миг потемнело, мир пошатнулся, но тут же обрел свою целостность. Покачав головой, Щавелев поставил лейки и решил заняться пока рыхлением — все-таки куда легче, чем эта поливка.

Взяв мотыгу, дачник с десятилетним стажем, Щавелев опустил ее на грядку с картошкой. И чуть не упал, потому что мотыга наполовину скрылась в земле, в проделанной ей самой узкой ямке. Вытаращив от удивления глаза, Щавелев выпустил мотыгу и с нарастающим изумлением наблюдал, как она исчезает целиком, полностью уйдя под землю. Осталось только овальное отверстие с неровными краями, и неустановленной глубиной. Не веря своим глазам, дачник подошел ближе и заглянул отверстие — там было темно, и доносился непонятный еле слышный гул.

— Как это?! — спросил сам себя Щавелев, и тут это началось.

Гул резко усилился, земля под ногами тяжело вздрогнула и испустила мучительный нутряной стон. Края отверстия стали обваливаться, исчезая во все возрастающей яме. Под землей что-то громыхало, и это было похоже на отдаленный июньский гром, вестник далеко идущей грозы. Проем ширился и разрастался на глазах, и Щавелеву пришел на ум рассказ о японском крестьянине, у которого на поле неожиданно возник вулкан.