Васек пропустил странного типа и без сил опустился на вымощенный дешевой плиткой пол. Только сейчас Мельников почувствовал, как сильно вспотел. Елки-палки, в этот момент он чувствовал себя почти счастливым — приговоренным к казни и каким-то образом выскользнувшим из-под топора палача. Пусть не навсегда, пусть ненадолго — но жизнь будет продолжаться.
Потрясение было так сильно, что этой ночью он так и не заснул. Только под утро задремал, и подсознание щедро подкармливало своего хозяина любовно взращенными на благодатной почве кошмарами.
Погрузившись в тягостные раздумья и отвлеченно глядя на сероватый асфальт, Мельников вдруг на кого-то наткнулся. С трудом удержался на ногах, подавил заковыристое проклятье — годы бомжевания приучили его не высказывать излишне свои эмоции на улице. Можно и побоев отгрести.
— Ты видел?! — крикнули ему в лицо.
Мельников посмотрел на встречного и невольно отшатнулся, но Евлампий Хоноров и ухом не повел — он привык к такой реакции окружающих.
— Ты ведь видел, да!? — вопросил он, пытливо вглядываясь Василию в лицо.
Тот хотел было обойти странного заполошного типа, но наткнулся на его горящий взгляд и повременил. Что-то знакомое было в лице этого человека, в том, как глаза его то бегали беспокойно по сторонам, то замирали стеклянисто. Перекошенный безвольный рот, нездоровое лицо — нет, это явно не бездомный, но вместе с тем обладает их повадками.
Впрочем, потом он сообразил — Василий не так уж часто мог посмотреться в зеркало, да и с годами он совершенно утратил эту потребность. Но встретившийся субъект был отражением его самого. Нет, Хоноров был совершенно непохож на Васька, у него был другой тип лица, другой цвет глаз — просто на них обоих наложил отпечаток образ жизни, который они вели. Так солдаты на войне выглядят почти братьями, сроднившимися в обстановке постоянной близости смерти. Одно и то же выражение лиц.
А эти двое были дичью — оба от кого-то бежали и оба пережили что-то страшное.
— Что я должен был увидеть? — спросил Васек.
Встречный назидательно поднял палец, указав им прямо в вечереющий зенит, а потом провозгласил громко:
— Того, кого ты ужаснулся и в страхе бежал!
Шедший мимо прохожий лет двадцати пяти в вытертой кожаной куртке, бросил взгляд на говорившего, пробурчал себе под нос: «чертовы психи…» и пошел себе дальше. Но Василий его даже не заметил.
— В страхе бежал… — повторил он, — да, я встретил. Я убежал. Я бегу до сих пор.
Взгляд встречного потеплел, и он положил руку на плечо Мельникова, сделав это приличествующим разве что царю жестом.
— Ты не один. — Тихо и доверительно произнес он. — Евлампий Хоноров.
— Кто? — удивился Василий — Я?
— Да не ты, — сморщился встречный. — Евлампий Хоноров, так меня зовут.
— А… — произнес Васек, — странное какое-то имя.
— Не суть, — сказал Хоноров — важно, что нас таких много. Тех, кто встретил своего монстра. Тех, кому он сел на шею. Пойдем… — и он увлек Василия с улицы в полутьму глухого, закрытого со всех сторон двора.
Здесь было тихо, и даже остатки покореженных каруселей не доламывала окрестная ребятня. Только сидел на лавочке возле подъезда древний дед и созерцал пустым взглядом здание напротив. По невозмутимости он явно давно сравнялся с индийскими йогами. В ограниченном серыми громадами домов небе кружили птицы.
Хоноров прошел через двор и сел на вросшее в землю сиденьице некрутящейся карусели. Махнул рукой на соседнее:
— Присаживайся. Не стесняйся.
Василий сел, он, не отрываясь, глазел на человека, который верит в существование монстров.
— Город сходит с ума! — сказал Хоноров, слегка раскачивая головой, что придавало ему вид окончательно рехнувшегося китайского болванчика. — Может быть, уже сошел. Но никто этого не видит. Люди, которые здесь живут, ты знаешь, они пытаются скрыться от происходящего в пучине простых и мелочных дел. Натянуть их на голову, как натягивают одеяло малые дети, думая, что это спасет их от ночных страшилищ. Эдакое метафизическое одеяло, что прикрывает многочисленные страхи — вот только страхов этих становится все больше и больше — они возятся там, под одеялом, шебаршат, а мы можем видеть, как вспучивается от их тел тонкая ткань, и уже это пугает нас до смерти. Мы сейчас видим не сами страхи — мы видим лишь их силуэты!
— Что-то я не понял… — пробормотал Василий.
— Ничего удивительного, — отвлеченно заметил Хоноров, — я ведь все-таки кандидат наук, а ты, судя по всему, до перерождения бомжевал.