Очень возможно, что еще через месяц в присутствии Одиссея вся его команда стала стойкими травоедами, но тут хитромудрый решил уединиться для беседы с богами подальше от всех остальных. И так устал от собственного пламенного монолога (икалось на Олимпе всем!), что заснул там же, где молился.
А тем временем в стане Одиссея назревали коварные говядоедские настроения. «Братья! — разорялся Эврилох. — Полцарства за шашлык! Да неужто Гелиос не поймет? Да мы ему потом сто таких быков в жертву принесем! И храм построим! И вообще — лучше помереть от божеского гнева, чем жить веганом!»
— А что, — задумались эллины. — Эврилох же дурного не скажет!
В общем, пробуждение Одиссея было встречено теплым запахом шашлыка, дружным чавканьем и приглашением присоединяться. В ответ на закономерный вопрос: а вскую ли? — команда успокоила царя тем, что сообщила:
— Да не волнуйся, мы самых лучших выбрали. О, и с богами тоже поделились — видишь, жертву им устроили…
Одиссей икнул, выдал бессмертную фразу, которую после неосознанно продублирует министр Лавров*, и печально осел на землю в ожидании грядущего трындеца.
Трындец тем временем сначала подкрался к Олимпу: мирный сон Зевса был нарушен воплем оскорбленного Гелиоса: «Моя говядина!» А затем бог солнца принялся рыдать Громовержцу в жилетку и рассказывать, как его обидели и оскорбили, и он вообще уйдет в угол и будет там сидеть, и спустится в царство Аида и вообще никогда не будет светить богам и людям…
Громовержец сопереживал, гладил Гелиоса по головке, обещал ему разбить молнией корабль нехорошего Одиссея и показать всем вотпрямщас.
Но для начала боги таки послали зловещее знамение: шкуры быков задвигались, а мясо замычало.
— Ух ты, — сказали на это эллины. — Теперь мы будем жрать и плакать, жрать и плакать…
И плакали целых шесть дней, попутно не забывая истреблять быков Гелиоса и заедать слезы раскаяния мычащим мясом.
А потом Зевс выдал наконец попутный ветер и эллины радостно собрались в путь и отплыли от острова (что было большой ошибкой). Тут же Громовержец потер руки и начал злостное отмщение за поруганную говядину: ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии сверкали. В конце концов корабль и правда разбило молнией, а в живых остался только Одиссей, изрядно познавший дзен после шести дней наблюдения за тем, как спутники наедаются мычащими шашлыками.
На подручных обломках от корабля Одиссей продолжил путешествие — правда, уже обратно в сторону Харибды, которая как раз всасывала море. Так что вскоре с Олимпа можно было наблюдать примерно такую картину.
Харибда засасывает обломки и море. Над Харибдой свисает случайная смоковница. На ветвях смоковницы, меланхолично напевая «Меня засосала опасная Харибда» болтается новая смоква в виде хитромудрого царя Итаки.
Возможно, нервы олимпийцев рано или поздно были бы убиты этой психоделикой напрочь, но первой не выдержала Харибда. У бедной твари случилась грандиозная отрыжца обломками корабля. На которые гордым коршуном сверху спикировал Одиссей. И поплыл себе дальше.
И даже Сцилла на него после такого не покусилась.
Записки из подземки. Аид.
Приходил Гелиос, просился на жительство. Нес что-то о моральной травме и утраченной говядине. Предложил ему на выбор несколько профессий: пытать светом пленников, служить маяком в стигийских болотах, обустроить постоянный пляж на берегу Стикса для всех подземных жителей. Обозвал меня бесчувственным, ушел.
И это ведь я ему еще насчет главной люстры дворца ничего не озвучил.
Примечания:
* Речь, конечно, о монументальном "Дебилы, б...". Потому что нет, ну в самом деле же...
44. Пойду в плен схожу!
Если как следует присмотреться к странствиям Одиссея, то можно обнаружить разумное чередование того, что называется пирами, и того, что называется трындецом. Судите сами: попали к киконам — трындец, потом попали к лотофагам — пиры, потом попали к Полифему — трындец, потом угодили к Кирке — пиры целый год, потом съездили в мир Аида… ну, и так далее. Поскольку последнее приключение с потерей всей команды и гимнастическими трюками над Харибдой можно было смело относить к числу особо серьезных трындецов — где-то неподалеку Одиссея ждала очень большая компенсация. К ней царь Итаки и погреб себе бодро на обломках.
И догреб до нимфы Калипсо, которая была еще и немного волшебница. «Мужик», — волшебным чутьём определила нимфа, выволакивая Одиссея из воды.