– Я отомщу им, пап. Я обещаю тебе.
Отец повернулся ко мне, сперва посмотрел на меня, потом на маму, потом снова отвернулся к окну и сказал:
– Дарет, ваша мама… Без нее… Как мы сможем без нее жить? Все держалось на ее хрупких плечах. Я лишь работал в поле. И все. Я не знаю, как нам теперь жить. Прости.
– Отец, – сказал я, приобняв ладонью его за шею, – посмотри на них, – я указал на Терека и Шерен, – они помогут тебе содержать дом и собрать оставшийся урожай.
– А ты? – взглянул на меня отец снизу-вверх. И лишь теперь я заметил, насколько я стал выше отца. То ли это он от возраста и тяжелой работы стал казаться ниже, то ли это я так вырос.
– Я должен отомстить тем, кто отнял у нас маму, – я старался казаться хладнокровным и более взрослым, чтобы внушить отцу уверенность в серьезности моих намерений.
– Даже и не думай, – прошептал он, – мы потеряли ее, нам нельзя терять и тебя. Мы должны сейчас держаться вместе. К тому же ты не сможешь противостоять собирателям. Хотя, ты ведь… – отец замолчал и подошел к маме.
– Что «я»? Что ты хотел сказать? – спросил я его.
– Сейчас это неважно, – он сел около мамы и погладил ее темные волнистые волосы, которые растрепались, но от которых еще пахло хлебом. – Дети, – обратился отец к нам, – нам необходимо быть сильными. Нам тяжело, но надо собрать все свои силы и попрощаться с мамой… а завтра мы продолжим работу, – отец встал, подошел к Шерен и обнял ее.
– Шерен, доченька, мы с тобой подготовим маму к погребению, а затем я с Даретом отвезу ее туда, где покоятся ее предки, – сказал отец.
– А что делать мне? – спросил Терек.
– А ты, сынок, будешь оберегать сестру, пока нас с твоим братом не будет дома, – ответил отец. – Всем уходить нельзя, дом не должен пустовать. Мы все очень любили вашу маму. Сегодня страшный день, – он заплакал…
Я вывел Терека во двор, чтобы отец с Шерен могли подготовить тело мамы. Мне было жаль сестру за то испытание, какое ей сейчас предстояло пройти. Но отцу нужна помощь. Мы с братом для этого не сгодились бы. Да, Терек всегда был намного ниже меня, но сейчас от боли внутри его груди Терек согнулся, словно старый горбатый дед. Взгляд его был устремлен под ноги, но он не видел земли. Его несколько месяцев нестриженные волосы свисали вниз, прикрывая глаза, красные и мокрые.
– Брат, – сказал он мне, – за что они с нами так? Ведь мы всегда все честно отдавали эльфам.
– Ее убили не эльфы, Терек, – ответил я, – ее убили люди. Я думаю, что эльфы и не узнают о случившемся.
– Дарет, а я ведь хотел стать одним из них.
– И хорошо, что не станешь, – сказал я.
– Это ведь из-за меня, – плакал он, – понимаешь, из-за меня! Они хотели убить меня!
– Если ты начнешь себя обвинять, – сказал я, присев напротив брата и положив руки на его еще достаточно узкие плечи, – легче ты не сделаешь ни мне, ни отцу с сестрой, ни себе. И уж тем более такими мыслями маму не вернешь, так что не стоит…
– Ее уже ничем не вернешь! – перебил он меня сквозь слезы.
Терек снова заплакал и отвернулся, пытаясь это скрыть. Я обнял его. Мы оба рыдали, словно в детстве, когда кому-то из нас бывало очень больно. Только сейчас было больнее. Намного больнее. Нутро словно пыталось вывернуться наизнанку, но у него ничего не выходило. От этого сознание сперва сжималось до размеров сознания насекомого, а через секунду уже не могло вместиться в голове, увеличиваясь до размеров, казалось, всех миров сразу.
Я знал, что на мне ответственность лежит больше, чем на Тереке. Но я тоже не смог сдержать слез. Мы сидели на крыльце дома. Время тянулось мучительно долго. Вот уже прошло полуденное солнце, редкие облака сменились большими и пористыми, накрывая тенью наше поле, но дождя не предвиделось. Ветер слегка усилился, обдавая приятной прохладой и принося откуда-то запах только что скошенной травы, только мы ничего этого тогда не замечали. Как и не заметили того, что уже давно прошло время обеда: есть никому из нас еще долго не будет хотеться. Город, на окраине которого стоял наш дом, ничего не знал о нашей утрате. Он продолжал жить, словно человек, у которого лишь безболезненно выпал один волос и который даже не заметил этого. То, что для нас являлось страшным горем, для других будет лишь одной из новостей, которая прозвучит где-то на рынке на ряду с радостными известиями о чьем-то рождении или свадьбе и будет тут же забыта.