- И ты мне тоже нравилась очень, - признался Мещеряков. - Я тоже был уже женатый, а все равно мне было приятно встречать тебя. Ты беленькая, тоненькая такая была, когда я переносил тебя. Как птичка, - произнес он с неожиданной для него нежностью, вдруг рассмешившей Веру Тимофеевну. Правда, правда, ты была необыкновенная...
- "Была" - это какое-то печальное слово. Особенно для женщины, взглянула она на себя издали в большое, во всю стену, зеркало. И слегка поправила волосы. - "Была". Но что ж делать, действительно была. И Дукс уже был. Уже нет его. Не нам с тобой, Дима, убеждать друг друга, что он был замечательным человеком. И я должна быть благодарна ему до последнего вздоха. Но ты всегда, как-то незримо, стоял между нами. Ты был для меня как я не знаю кто, как наваждение. И тем не менее...
Опять зазвонил телефон.
- Но я же тебе объяснила, что я сейчас не могу, - раздраженно крикнула в трубку Вера Тимофеевна. - Бывают же такие моменты, когда человек не может, занят. Позднее - пожалуйста. Ну, извини меня, - положила она трубку и сказала Мещерякову: - Вот навязалась на меня эта Люда. И какая неделикатность. У нее завтра симпозиум. Ей надо, подумайте, освежить цитаты. А я-то при чем...
- Пусть бы она зашла. А то как будто я виноват, что сижу здесь.
- Да ты тоже ни при чем, - снова покраснела и похорошела в румянце Вера Тимофеевна. - Но понимаешь, она - старая дева, Люда. Она может не понять. И пойдут разговоры, будто бы у меня был мужчина...
- Ну и что?
- Все-таки...
Она замолчала. Ушла, должно быть, в ванную. Вернулась, как будто бы чем-то расстроенная, сказала:
- Не надо нам с тобой, Дима, выпивать. И ты стал какой-то странный. Нахохлился, как снегирь. Ну, скажи, о чем ты сейчас думаешь?
- Я тоже что-то вспоминаю. Что-то смутное. Получается, что мы почти что любили друг друга. Но ведь что-то такое у нас было потом. После этой картошки и речки, через которую я тебя переносил. Было что-то вроде неприятное. Я сейчас в точности не помню...
- А я помню. Отлично помню, - встала она из-за стола и прошлась взад-вперед по толстому ковру. - Просто ты однажды на встрече Нового года стал грубо приставать ко мне, как ты привык, красавец, с другими девчонками. А я тогда еще была не замужем, но не хотела стать твоей побрякушкой.
- Ну почему же побрякушкой? К чему эта грубость? Ты, наверно, действительно лишнее выпила, если сама признаешься, что не надо больше пить. Я скорее всего женился бы тогда на тебе...
- Какая, подумайте, щедрость, какой размах? - усмехнулась зло Вера Тимофеевна. - Он женился бы на мне, осчастливил бы. Нет, Дима, я еще молоденькой, совсем дурочкой, понимала, что ты со своими постоянными увлечениями, со своей, мягко говоря, жаждой смены впечатлений можешь сделать меня только несчастной. И все-таки... И все-таки меня неудержимо тянуло к тебе...
- Но что же тогда тебя удержало? - усмехнулся и Мещеряков, но не сердито, не зло, а - печально. - Или кто, скажи, тебя удержал?
- Ты сам знаешь. Меня удержал Дукс. Вот он, - кивнула на портрет. - Он помог мне не стать несчастной. Хотя... хотя и не сделал меня счастливой вполне. Не смог. Это было не в его силах.
- Ох, какая ты, - выдохнул Мещеряков, точно нес тяжесть и наконец откинул ее. - Это очень смешно, но мне кажется, только теперь я начинаю немножко понимать женщин, совсем, совсем немножко, хотя мне они теперь, пожалуй, и не очень интересны...
- Неужели? - засмеялась Вера Тимофеевна.
- Ты знаешь, похоже на то, - засмеялся и Мещеряков.
- В таком случае, они никогда тебе не были интересны. И я чувствовала это. И боялась, не хотела стать очередной побрякушкой в твоих руках. Вот так-то, Мещеряков, я боялась и не хотела, хотя меня и влекло, - подошла она к нему и погладила его по все еще густым, черным волосам, не часто прошитым белыми нитями седины.
Он тоже встал и снова выдохнул, удивился:
- Ох, какая ты!
- Вот такая, - она выпрямилась рядом с ним.
Он опять услышал ее чистое дыхание здоровой женщины, слегка замутненное вином, и тот терпкий, ненастойчивый, но милый запах трав своего детства, что тронул его еще в автомобиле. И не увидел, а как бы угадал прелесть ее по-девически высокой груди в разрезе этой пестрой, шелковой, что ли, накидки.
- Тебе, Дима, не годилась такая жена, как я. Тебе повезло, что ты выбрал Ингу. Или, скорее всего, она выбрала тебя. Вы ведь, мужчины, думаете часто, что именно вы сами выбираете жен. А на деле чаще всего жены выбирают вас, как... как мороженых петухов на базаре. И Инга, на твое счастье, выбрала тебя. И ты знаешь, был период, когда я возненавидела Ингу за то, что она будто отняла тебя у меня. Хотя ты никогда мне не принадлежал. И я не рассчитывала. Но все-таки я возненавидела Ингу. А потом полюбила, даже не знаю за что. Скорее всего - за твердость характера. Она чем-то похожа на Дукса. Боже мой, что я говорю, что я говорю. И зачем? Видимо, мне пить совсем нельзя. Но говорю я правду. И мне даже нравилось потом, что Инга называет тебя "мой медведь" насмешливо и влюбленно. Я примирилась с тем, что это ее, а не мой медведь. Что я говорю и - зачем? Но я надеюсь, что все это ты не будешь повторять и тебе больше не придется... Ну ладно, - вдруг почему-то оборвала себя.
А Мещерякову почему-то захотелось придраться к ее словам.
- Что не придется? Не придется мне опять переносить тебя через речку?
- Хотя бы, - снова мило покраснела Вера Тимофеевна. И усмехнулась. И, чуть отступив, быстрым взглядом окинула его, стоявшего во весь рост. - Да ты теперь едва ли и подымешь меня, Дима.
- Ну положим, - вдруг сказал он сердито. И неожиданно, может быть, даже для самого себя неожиданно, поднял ее и понес.
Она не закричала, не стала отбиваться. Она вдруг притихла как в обмороке на его руках и задышала прерывисто ему в ухо и в шею. Но Мещерякову уже не хотелось смеяться, как тогда на шатком переходе через речку Рогожки.
5
- ...Боже мой, как все это неожиданно. И даже... И даже ужасно. Но ты, Димка, бесконечно милый медведь. Бесконечно. И пусть со мной что хотят делают. Ты милый.
Вера Тимофеевна встала, протянула руку к выключателю.
В спальне было уже темно.
Над ночным столиком загорелась лампа, осветив большой, в деревянном корпусе, будильник с зелеными стрелками, показывавшими пятнадцать минут десятого. Поздний вечер. Неужели столько протекло времени с момента их встречи?
Мещеряков лежал с закрытыми глазами. Вера Тимофеевна бережно поцеловала его в лоб, в глаза.
- Только я еще немножко полежу, Верочка. Еще минуточку полежу. Одну минутку...
- Ну, конечно, конечно, - поспешно сказала она и укрыла его грудь пледом. - Хочешь, я тебе чаю сюда принесу. С вареньем, клюквенным.
- А ничего сердечного у тебя нет?
- Сердечного? Сейчас поищу, - вышла в коридор, где уютно в нише подвешен стеклянный шкафчик домашней аптечки. - Все-таки вы, оказывается, слишком квелые сибирские медведи, - улыбнулась, нисколько не встревожившись. - Курантил тебя устроит? Или - сустак форте? А вот лучше всего, если боли, - капли Вотчала... Дима, ты слышишь? Или ты уснул?