Левша ничего не ответил. Марина тоже молчала; слишком дико было слышать «игра», когда совсем недавно на твоих глазах погиб человек, и ведь если выбраться отсюда невозможно, то погиб навсегда. Умер. Совсем молодая, случайно попавшая в игру девушка просто вязла, и умерла. Это не смешно. Это не игра.
- И все-таки? - шли долго, Марина задумалась и даже перепугалась, когда Левша опять заговорил. - Теоретически, по истории игры, есть объяснение тому, что здесь Мефистофель?
- Астарот сожрал его душу, - мрачно ответил Марк. - Он питается душами. Чтобы выжить, он сожрал всех своих приятелей.
- А может быть так, что и мы его еда?
- По идее, так и есть. Душу условного игрока съели, и теперь он должен вернуться в свое тело, преодолевая страхи.
Левша замолчал. Теперь почти насовсем. Марина только (хотя, может показалось) видела нет-нет, как он говорит что-то одними губами и дергает головой. Потом шар уплывал вперед.
- Это здесь.
Прогнившая деревянная лестница вверх.
- Еще один шаг к тронному залу. Шива, Игорь. Вы готовы?
Павел Андреевич
Прибыл на нервах, готовый к чему угодно: сын впал в кому из-з той дряни, которой их здесь пичкали, умер из-за сердечного приступа (в груди Павла Андреевича на этом момент кольнуло), совершил самоубийство; повесился на веревке из простыней, перерезал себе вены острым осколком стекла. Какие стекла? Там нигде нет стекол, а в палате у него не было простыни. Успокойся.
Выбрался из машины, неуместно подумав, что все-таки нужно записаться в проклятый спортзал, хотел закурить, но передумал. Вспомнил, как толстая и некрасивая врачиха с фиолетовыми мешками под глазами, улыбаясь (вот не разучилась же!) во второй раз вынесла ему махонький сверток. Там одеял было больше, чем ребенка. Голова размером с кулак, или даже меньше, черный пушок на голове, совсем маленькие ручки, даже силу особо прилагать не нужно, чтобы сломать пополам. Его ребенок, его сын, наследник. Павлу Андреевичу было уже за тридцать, разница между детьми получилась приличная, и они с женой даже и не надеялись. Хотели, но годы уже, проблемы со здоровьем; причем тогда, когда Марк появился на свет, Клюев уже не думал, что в детях вообще весь смысл существования. Но эти ручки... Говорили, что второго ребенка видишь как-то иначе, воспринимаешь спокойнее, что ли, если так можно сказать, но нет - это неправда.
А потом холодный душ: после того, когда Павлу Андреевичу насладиться сыном, акушерка, или кто она там, отобрала ребенка, промедлила немного, а потом, глядя прямо в глаза, сказала: «С вашей женой проблемы». Кровотечение. Извините, мы ничего не могли сделать. Пытались, но не смогли. Мои соболезнования. Угловатая, еще не сформировавшаяся, совсем ребенок, Оксана прижимала Марка к себе, качала, что-то тихо пела и слепо смотрела в стену. Это день похорон. Марку сорок день и сорок дней нет жены. Клюев иногда ловил себя на поганой мысли, что обвиняет сына в смерти супруги, и поэтом баловал того, как только мог, точно оправдываясь.
Шел к больнице, чувствуя, как жжет в груди, думал, и тут... Не может быть. Мотнул головой, остановился. Из-за угла здания на него смотрела жена. Стояла, высокая, бледная, злая, и смотрела тем почти невыносимым «маминым» взглядом, под которым Клюев всегда начинал слушаться, как маленький ребенок. Живая. Быть не может. Нет этого. Павел Андреевич мотнул головой еще раз, крепко зажмурил глаза, сильно потер виски пальцами, открыл - жена никуда не делась. Но только бросился, как она быстро скрылась за углом, добежал - никого. Сердце ухало в горле. Закурил. Что за чертовщина, привидится же такое.
***
Психиатр встал из-за своего стола и быстро пошел навстречу.
- Павел Андреевич! Чудо!
Клюев опешил.
- Что такое? Объясните толком, что случилось. Немедленно.
- Наука бессильна. У вашего мальчика был приступ, такого я в своей практике никогда не видел. Просто так, на пустом месте, мы думали... Думали, что вынуждены будем сообщать вам плохие новости. Вы понимаете, очень плохие. Но потом вдруг раз, и как рукой сняло. Мало того, никаких симптомов помешательства. Ничего. Абсолютно здоровый ребенок, разве что некоторое расстройство памяти. Сейчас он на МРТ, проведем еще ряд анализом, но если все действительно так, как я думаю, что с Марком все в порядке. С вашим сыном все хорошо, Павел Андреевич.
Клюев не знал, как реагировать.
- Даже цвет лица, понимаете, порозовел мальчик, пришел в себя. Конечно, наблюдаться будет необходимо, это ремиссия, выпишем препараты, назначим курс психотерапии, но самое страшное позади.
Клюев чувствовал себя так, будто его со всей бычьей дури огрели чем-то тяжелым по голове. Все звенит и плывет, руки не слушаются. Память, злая тварь, подсовывала в голову не то, что нужно: пауки. Лида страшно боялась пауков, они на этой почве с Клюевым и познакомились. Слышит, кричит кто-то, бежит (а это общага при университете, начало девяностых), заглядывает в комнату, а там стоит на спинке кровати, черт знает, как удерживаясь на одной ноге, девушка, нескладная и некрасивая, как огородное пугало. Любое пугало. Раздавил паука, помог спуститься, обнял и следующие двадцать пять лет не отпускал.