— Вот это и есть преображение, — наконец произнес я и протянул ему череп. — Это должно быть у тебя. — Я вложил ему святыню в руку. — Плод твоего паломничества. Остальное положу на место, если не возражаешь. Оно еще нам пригодится.
Я сунул драгоценность обратно в мешочек, а потом спрятал его за пазуху.
Грегор, по-прежнему еле дыша и по-прежнему сияя, почтительно поцеловал череп и бережно спрятал за пазуху — под рубаху, прямо у тела. И до последней секунды, пока святыня не скрылась под тканью, все пытался на нее посмотреть.
За следующие два часа армия франков почти целиком выгрузилась на сушу и промаршировала сквозь ворота Петриона. Грегор, хоть и не вполне пришедший в себя, продолжал командовать доверенными ему людьми. Если не считать взятия Галатской башни, я еще не видел его в своей стихии. Несмотря на мою ненависть ко всему воинскому, Грегор вызывал у меня благоговейное уважение. Он проявлял необычайную стойкость и силу духа, которая казалась совершенно невероятной у человека, истощенного постом и отказом от физических упражнений. Владел мечом с устрашающей грацией, разоружая врага чаще, чем нанося ему удары. Кидался в самую гущу боя, где, казалось бы, его ждала верная смерть, но всякий раз выходил невредимым. Прекрасно сплачивал отряды воинов и каждый раз обращал противника в бегство. Лично мне было ненавистно сознание того, что уважаемый мною человек обладает этими умениями, но все равно они изумляли меня. Я, жалкий лагерный нахлебник, бежал за воинами и видел, как они разбивали наголову все отряды греков и даже варягов. Потом они рассыпались по холму, с которого Мурзуфл прежде наблюдал за военными действиями. Молва о неуязвимости Грегора распространилась во вражеском стане, как греческий огонь. Целые отряды разбегались врассыпную при одном приближении рыцаря. Даже сомневаюсь, пустил ли он кому-то кровь в тот день.
Бонифация я выпустил из виду, хотя знал, что он пытается связаться с Дандоло и другими предводителями. Когда солнце начало оседать за горизонт, с вершины холма прозвучали трубы, давая воинам сигнал собраться на берегу. Грегор созвал своих людей и направился на вершину холма, в главный шатер.
Остаток дня и почти весь вечер были посвящены совещаниям, где все пытались решить, чего же, собственно, они добились и что их ждет завтра. На закате в равнинной части города, сожженной прошлым летом, созвали общий сход. Зажгли факелы, и сотни вельмож — кто пеший, кто конный — расположились вокруг наспех сколоченного возвышения, на котором восседали Бонифаций, Дандоло, Балдуин Фландрский и еще несколько предводителей. На ступенях, ведущих на помост, сидел Грегор Майнцский, герой дня, и смотрел на все затуманенным взором. Неподалеку от него отирался вездесущий музыкант. На этот раз меня никто не звал, но я настолько успел примелькаться охранникам Дандоло и Бонифация, что, скинув самодельные доспехи, я без труда устроился в пределах слышимости.
Армия вроде бы захватила город, но смысл этого захвата пока оставался неясным. Воины, безусловно, не взяли целиком город или хотя бы его большую часть. Их отозвали на ночь, потому что после темноты оставаться в городе небезопасно. Не было ни сдачи города, ни поражения противника, произошло всего лишь чрезвычайно действенное вторжение на одну из улиц. Мурзуфл спасся бегством из Вуколеона, огромного дворца, где когда-то властвовал Исаак. Бонифаций предупредил, что за ночь Мурзуфл соберет людей, поэтому пилигримов на рассвете ждет атака бесчисленного войска разозленных, отчаявшихся греков.
— Мы добились необычайных, небывалых успехов, — заверял он нас. — Но дело пока не завершено. Ради безопасности мы должны на ночь расположиться бивуаком поближе к городской стене, у ворот, там, где это возможно, и выставить бдительную охрану. Бог сегодня нам благоволил, и я молюсь, чтобы завтра было так же. Но завтра придется биться на их улицах, на их территории. Возможно, это будет самый тяжелый день в вашей жизни. Пока не время праздновать победу. Нам еще многого приходится опасаться.