Я изобразил, будто ушам своим не верю.
— Что-что? — Я мотнул в ее сторону головой. — Меня не проведешь, это шлюха.
Юнец схватился за кинжал, но Лилиана миролюбиво сказала:
— Мессир, я ведь и вправду шлюха.
— Он не смеет так тебя называть, — вскипел Отто, — если не хочет, чтобы ему перерезали горло.
Юноша вытянул кинжал из ножен с намерением доказать, что не шутит. С виду доброе, острое оружие. Тем более мне по-прежнему хотелось умереть.
— Она шлюха, — повторил я еще раз. — Скорее всего, больная и уж точно отвратительная.
Юный Отто в бешенстве рванулся ко мне. Я развернулся, подставив ему грудь, но тут нападавшего остановил рыцарь, который так шлепнул по его запястью, что кинжал упал на землю и зазвенел.
— Не смей его трогать! — приказал рыцарь и вытолкал удивленного Отто из шатра, выкинув вслед за ним кинжал, прежде чем я успел до него дотянуться. — Лилиана и вы, Ричарды, оставьте нас. — И он добавил что-то на германском.
Оставшись вдвоем, мы с рыцарем посмотрели друг на друга. На мне было одеяние слуги, и, вероятно, поэтому он ожидал от меня соответствующего поведения. А я взял единственную складную табуретку, что стояла у выхода, выволок ее на середину почти пустого шатра, разложил и плюхнулся сверху, раскинув в стороны ноги, словно марионетка без кукловода. Теперь ему было не на что присесть, так как все сундуки громоздились один поверх другого. Было видно, что он недоволен. Хорошо. Если его разозлить побольше, то появится шанс, что он передумает и все-таки расправится со мной. Но прежний пыл безумства во мне поугас, и план довести рыцаря до белого каления уже казался чересчур утомительным.
Передо мной стоял высокий крупный мужчина лет двадцати с хвостиком, симпатичный, хотя его лицо свидетельствовало скорее о добром нраве, чем о знатном происхождении. Наверняка в рыцари он был посвящен недавно и если только не участвовал в каких-нибудь приграничных стычках, то, вероятно, впервые собирался на войну.
— У тебя какой-то странный выговор, — заметил он, стоя на пороге и сложив ручищи на широкой груди. — Ты на каком языке говоришь?
— На многих.
— Вчера вечером с той стороны, где живут лагерем шлюхи, доносилась музыка. Это ты играл?
Вот уже во второй раз он упоминал о моей причастности к музыке. Я пожал плечами.
— Понятия не имею, меня ты слышал или нет. Откуда мне знать, что ты там слышал?
— Надо тебя покормить, — объявил он, внезапно сменив тактику.
Рывком отведя полог, он протянул руку, и я увидел, как оруженосец передал ему буханку хлеба. Рука с хлебом поднялась над головой. Я ничего не мог с собой поделать, так и приклеился к буханке глазами.
— Белый хлеб, — сказал рыцарь, держа его высоко. — Королевская еда. Буханка целиком твоя.
— Какова ее цена?
Я облизнул сухим языком растрескавшиеся губы, проклиная все на свете: был бы мертв, меня бы уже не беспокоили ни жажда, ни голод.
— Назови мне свой язык.
— Ты что, не слышишь? Я говорю на твоем проклятом пьемонтском.
— Это вовсе это не мой проклятый пьемонтский, — возразил он. — Мой родной язык — германский, а еще я знаю французский.
— Тогда перейдем на французский, — сказал я, мгновенно на него переключаясь. — Для уха гораздо неприятнее, раз у нас с тобой такой неприятный разговор.
— Так каков твой язык?
Я открыл рот, высунул язык и подвигал им.
Рыцарь пожал плечами.
— Ладно, не говори. Все равно твой язык, наверное, неблагозвучный. — Он откусил от буханки и удовлетворенно помычал, захрустев корочкой. — Вкуснятина!
— Нет, благозвучный! — возмутился я. — И как ты можешь заявлять такое, когда все эти ваши злосчастные европейские языки бьют по ушам, словно камни!
— Европейские? — улыбнулся он. — В таком случае ты, должно быть, из Англии.
— Из Британии, — быстро поправил я, вскочив с табурета.
Нужно было с этим покончить. Нужно было покончить со мной.
— Из какого города?
— Города? — фыркнул я. — Это страна. Не хочу даже называть ее на твоем языке.
— Вероятно, ты просто не можешь назвать ее на моем языке, — терпеливо произнес рыцарь и задумался. — Так значит, ты один из уроженцев острова, бритт?
Я долго ломал голову, как бы так ответить, чтобы заставить его меня прикончить, но ничего не придумал.
— Britannicus Gentes, — пояснил я с усталым вздохом, не справившись с аппетитом, и протянул руку. — Хочу получить за это хлеба.
Он отломил большой кусок и швырнул мне, как швыряют сырое мясо пойманному волку. Я поймал хлеб, отвернулся и, сев на табуретку, запихнул кусок в рот. Попробовал было жевать, но тут же расстроенно замер.