— Десять тысяч! — Саймон присвистнул. Глаза его сияли от ужаса и сознания грандиозности этих событий.
Моргенс отметил реакцию мальчика легкой гримасой, но ничего не сказал.
— Это был день, когда владычеству ситхи в Светлом Арде пришел конец. Хотя понадобилось еще три долгих года осады, чтобы Асу'а пал под мечами победоносных северян.
Если бы не страшная таинственная магия сына короля-эрла, не осталось бы, вероятно, ни единого ситхи, пережившего падение замка. Но многие спаслись, бежав на юг, в леса, к водам и… и в другие места.
Теперь внимание Саймона словно гвоздями прибили.
— А сын короля-эрла? Какую магию он использовал? — но тут Саймон оборвал себя из-за внезапно пришедшей в голову мысли. — А Престер Джон? Я думал, вы расскажете сегодня о короле, нашем короле…
— В следующий раз, Саймон, — сказал Моргенс, обмахиваясь тонким, как легкий шорох, пергаментом, хотя в комнате было довольно прохладно. — Много чего можно рассказать о темном времени, наступившем после падения Асу'а. Множество историй. Риммерсманы правили здесь, пока не появился дракон. Позже, когда он спал, другие владели замком. Много лет прошло, и несколько королей сменилось в Хейхолте, много лет и много смертей, пока не пришел Джон… — Он задумался и провел рукой по лицу, как бы стирая усталость.
— Но что сделал сын короля ситхи? — тихо спросил Саймон. — Что за… за страшная магия?
— О сыне короля-эрла… лучше не говорить ничего.
— Но почему?
— Довольно вопросов, мальчик! — рявкнул Моргенс, замахав руками. — Я устал говорить.
Саймон был обижен. Он ведь только пытался разобраться, что к чему.
Взрослые всегда легко теряют равновесие. Во всяком случае, лучше не варить курицу, несущую золотые яйца.
— Извините, доктор. — он старался принять покаянный вид, но старый ученый выглядел таким смешным! Его обезьянье лицо пылало, легкие тонкие волосы разлетелись в разные стороны. Саймон чувствовал, что его губы расползаются в улыбку. Моргенс заметил это, но лицо его оставалось суровым. — Правда, извините. — Никаких перемен. Что бы попробовать еще? — Спасибо, что вы рассказали мне историю.
— Не «историю»! — взревел Моргенс. — Историю! А теперь убирайся и возвращайся завтра утром, готовый к работе, потому что то, что надо было сделать сегодня, ты только начал!
Саймон встал, стараясь контролировать свою непослушную улыбку, но когда он повернулся, чтобы идти, она вырвалась на свободу и расплылась по его лицу, как широкая лента-змея. Когда дверь закрывалась за ним, Саймон услышал, как доктор проклинает каких-то альдрических демонов за то, что они спрятали его кружку с пивом.
Послеполуденное солнце едва просвечивало сквозь трещины в тяжелых облаках, когда Саймон шел обратно к внутреннему двору. С виду он был бездельником и зевакой: высокий, неуклюжий, рыжеволосый мальчик в пыльной одежде. На самом деле он был пчелиным ульем с жужжащими в нем догадками, идеями и желаниями.
Взгляните на этот замок, думал он, старый мертвый камень сложен с другим таким же камнем, просто куча камней, населенная слабоумными созданиями. Но раньше все было иначе. Здесь происходили великие события. Гремели трубы, сверкали мечи, огромные армии сталкивались и отступали, подобно волнам Кинолога, разрушившим стену у Морских ворот. Сотни лет прошло, но Саймону казалось, что все это произошло только сейчас, для него, а тем временем медлительный народ, живущий с ним в замке, проползал мимо, не думая ни о чем, кроме предстоящей еды и следующего за ней отдыха.
Глупцы!
Когда он проходил через ворота, странное мерцание привлекло его взгляд к отдаленной пешей дороге, огибавшей башню Хьелдина. Там стояла девушка, маленькая и яркая, как драгоценный камень; солнечный луч озарял ее зеленое платье и золотые волосы, как будто он слетел с неба для нее одной. Саймон не мог видеть ее лица, но знал наверняка, что оно прекрасно, прекрасное и кроткое, как на изображении Непорочной Элисии, стоящем в церкви.
На мгновение блеск зеленого и золотого зажег его, как искра зажигает сухие дрова. Он почувствовал, как обида и разочарование отступили, сгорели в мгновение ока. Он ощутил себя не тяжелее лебяжьего пуха, ему казалось, что самый легкий ветерок может поднять его с земли и унести в вышину, к этому золотому сиянию.
Он перевел взгляд с прекрасной безликой девушки вниз, на свои дырявые башмаки. Рейчел ждала его, а обед давно остыл. Привычный, непреодолимый груз вернулся на свое обычное место, сгибая его шею и тяжело опускаясь на плечи, пока он тащился к помещениям для слуг.
Глава 5. ОКНА В БАШНЕ
Новандер уходил в небытие, плюясь напоследок ветром и ранним снегом.
Декавдер, последний месяц года, терпеливо ждал своей очереди.
Король Джон Пресвитер, едва успев вызвать своих сыновей в Хейхолт, снова заболел и возвратился в маленькую затененную комнату, где его окружили пиявки, ученые доктора и вечно бранящиеся, раздраженные сиделки. Аббат Дометис примчался из Святого Сутрина, Великой церкви Эрчестера, и расположился у его кровати. Он будил короля через правильные промежутки времени, дабы исследовать текстуру и вес королевской души. Старик, все больше слабеющий, выносил и боль и священнослужителя с галантным стоицизмом.
В крошечной комнатке, расположенной рядом с королевскими покоями, которую уже сорок лет занимал Таузер, лежал меч Сверкающий Гвоздь, закутанный в тонкие ткани, лежал на самом дне дубового сундука шута.
Через все широкое пространство Светлого Арда летела весть: король Джон умирает. Эрнистир на западе и Риммергард на севере немедленно отправили послов к постели в оцепеневшем Эркинланде. Старый герцог Изгримнур, сидевший по левую руку от Джона за Великим столом, привел пятьдесят риммерсманов из Элвритсхолла и Наарведа, с головы до ног закутанных в кожу и меха для перехода через Фростмарш. Гвитина, сына короля Ллута, сопровождали всего двадцать эрнистирийцев, но сверкающее золото и серебро их оружия затмевали своим блеском бедную ткань их одеяний.
Замок оживал, в нем звучали языки, давно не слышанные тут — риммерпакк, пирдруинский, хачский. Перекатывающийся островной говор Наранси заполнял Двор, а конюшни отзывались эхом на певучие ритмы лугового народа, как всегда чувствовавшего себя всего лучше около лошадей. Над всем этим господствовала неторопливая речь наббанайцев и быстрые деловые переговоры эйдонитских священников, которые, как всегда, заботились о приходящих и уходящих людях и их душах.