А в походы если и ходит, то для янычар выгоды мало, до него падишахи сами в походах обогащались и воинам своим позволяли. Чего ради ходить в поход и головой рисковать, если вернешься, как с Родоса, таким же нищим, как и уходил? Янычар за саблю берется, либо чтобы научиться ею владеть, либо чтобы добыть себе что-то, но Повелитель запрещает грабить, на Родосе пальцем никого тронуть не позволил, всех осажденных выпустил с честью, у местных фураж покупал, пока крепость осаждали. Вот и получается, что бесполезно ходили.
Пусть бы и так, только тогда надо платить побольше, чтобы было на что себе покупать еду и одежду, а не латать старое. Вот султан Селим, тот понимал нужды янычар.
Воины надеялись, что и будущий султан тоже поймет, а для этого он должен знать эти нужды, как свои. Вот пусть и учится стрелять не у ненавистного грека, а у лучших стрелков янычарского войска… Заодно и плов с ними из одного котла поест, и суп похлебает. Что, жидковат супчик? Так густой не на что сварить… Вот пошли бы в поход, обогатились, был бы и суп гуще, и оружие лучше. А пока украшенная сабелька только шех-заде Мустафе, его янычары любят, ради него готовы последние монеты отдать, чтобы был подарок на загляденье. А шех-заде янычар любит? Понравился подарок?
Мустафе нравилось, даже жидкий суп тоже, он с восторгом раздавал обещания водить в походы, когда станет султаном, каждый год. И не в холодные северные земли Европы, куда раньше конца весны носа не сунешь из-за разлива рек и речушек, а в начале осени надо скорей возвращаться, чтобы не застрять в непролазной грязи или не подохнуть с голода в снегах. Оттоманам трудно быть победителями в Европе, они к теплу приучены, но султан совсем отвернулся от Персии, с которой испокон веку воевали, словно там богатств больше не осталось.
Но такого сильного противника, как персидский шах, в покое оставлять нельзя, он силы соберет и в спину ударит. С Персией воевать надо постоянно, чтобы не успевала голову поднять.
Шех-заде Мустафа обещал… Все чаще звучало: вот стану султаном.
Услышав о таком, первой испугалась валиде. Это сейчас внуку десять, и Сулейман не обращает внимания на его болтовню, но немного погодя и Мустафа подрастет, и кто-нибудь из янычар донесет, что тогда? Она не знала, как поступит сын – снесет ли мальчишке голову вместе с янычарами или ему все же оставит? Внука жалко, он еще совсем мальчишка, говорит с чужих слов, но и за сына тревожно, давно ли Стамбул был в руках этих смутьянов?
– Самира, позови ко мне Махидевран, только пусть одна придет, поговорить хочу.
Хезнедар-уста склонила голову, быстро скрылась за дверью. Она единственная, кому Хафса Айше могла доверять, знала, что не выдаст ни под плетью, ни если кожу полосами снимать будут.
Махидевран не шла – плыла, несла себя торжественно и красиво. Стан снова стройный, голова сидит горделиво. Вот так и надо было все время, а не с Гульфем грызться, чтобы не пришлось Хуррем султану подсовывать. Упустила свое время, а теперь пытается вернуть.
Хафса вздохнула: едва ли вернет. Она знала, что Сулейман снова подолгу ведет беседы с Хуррем, несмотря на то что она круглая, пятого ребенка носит, повитухи сказали – сын. Но сейчас валиде хотела поговорить со старшей невесткой совсем не о том.
Махидевран вошла, склонила голову, как положено, только глаза блестели, предчувствуя радость.
– Валиде…
– Проходи, Махидевран, присядь. Поговорить хочу.
Только сейчас баш-кадина заметила, что сама Хафса не улыбается.
– Как ваше здоровье, валиде? Ничего не случилось? У вас вид озабоченный.
– Есть о чем беспокоиться.
– Хуррем что-то натворила? Эта женщина никогда не угомонится, лучше бы ее шайтан забрал!
– Нет, Хуррем ни при чем. О тебе хочу говорить…
Махидевран чуть напряглась. Не такого тона она ожидала от разговора о себе, ведь, кажется, угодила Повелителю – родила дочь.
– …о тебе и о Мустафе. Как мой внук?
– Мустафа здоров, он не болеет, как эти недоноски Хуррем. Учится и много тренируется у янычар. Те его просто обожают.
– Вот об этом я и хочу говорить.
В темных глазах Махидевран мелькнула тревога, но она промолчала.
– Мне сказали, он все чаще произносит обещание «вот стану султаном…». И это перед янычарами.
Махидевран не сдержалась, всего на мгновение ее глаза триумфально сверкнули, блеск тут же погасила, глаза опустила, пролепетала: