Щедро посеянные зубы дракона дали обильные всходы.
Магия во всем комплексе составляющих ее «тайных» наук не только игрушка пресыщенных умов. Она и сегодня, как и во времена Варфоломеевской ночи, остается орудием политической борьбы, бережно сохраняемым в арсеналах самой крайней реакции.
Если проследить резонансные пики оккультизма, то они неизбежно совпадут с активизацией крайне правых сил. Так было в Германии перед захватом нацистами власти, так было в России после поражения революции 1905–1907 годов, когда с необычайной быстротой распространилась, по определению В. И. Ленина, «мода на мистицизм».[2]
В книге «Утро магов» Луи Повеля и Жака Бержье с характерной для обскурантизма эклектикой и неразборчивостью были изложены принципы «фантастического реализма», ведущего к «возрождению» якобы задавленной рационализмом творческой энергии человечества. Рядясь в одежды отчаянных реформистов, почти революционеров, авторы пытались уверить своего читателя, что причины всех нынешних бед и неурядиц следует искать в недавнем прошлом. Обвинив науку в том, что она-де наложила запрет на фантазию, они обрушились на современные духовные ценности, которые якобы заставляют человечество тащиться в хвосте прогресса, устремившегося во вселенский простор. «Мост между эпохой мушкетов и эпохой ракет еще не построен!» — патетически восклицали Бержье и Повель, ниспровергая сами основы знания, позволившего человечеству выйти в космос.
Нетрудно представить себе, каким рисовался этот немыслимый «мост» людям, приписавшим алхимикам и розенкрейцерам открытие ядерных превращений (достойно увенчавшее, кстати сказать, усилия столь хулимой ими науки). Случайные «озарения» и интуитивные догадки герметистов-алхимиков, составителей гороскопов, натуропатов не заслонят в нашей памяти костры аутодафе, колеса и виселицы, кровавые религиозные войны. «Век мушкета» ознаменовался вакханалией нетерпимости, повальным увлечением черной магией и некромантией. С легкой руки Екатерины Медичи, например, возродились гадания по внутренностям животных, ее алхимики соперничали между собой в изобретении изощренных отрав, прорицатели, распластав на окровавленных столах человечьи мозги, толковали на свой лад прихотливые рисунки извилин. А в эпоху «короля мушкетеров» Людовика Тринадцатого имел место позорный процесс Урбена Грандье, обвиненного в сношениях с дьяволом. Повелю и Бержье, усмотревшим современное «пробуждение духа» даже в оккультных изысканиях нацистских фюреров, нельзя отказать в некотором прогностическом даре. «Мостом», который грезился им в шестидесятые годы, явился заурядный средневековый шабаш, захвативший в свой вихрь часть травмированной термоядерным безумием. вконец изверившейся и замордованной безработицей западной молодежи.
Атака на разум, на позитивное знание, начатая с вылазки под флагом «фантастического реализма», обрела ныне масштабы тотального наступления. Под прицелом находится теперь не только позитивный багаж XIX столетия с его мнимыми прегрешениями против свободной мысли и не только марксизм, о который обломало свои копья не одно поколение ретроградов. Нет, нынешние апологеты варварства готовы сбросить со счетов все века, отделившие эпоху ракет от эпохи ведьм. Они готовы идти по пути прогресса не далее схоластики, прозябающей в монастырских кельях, не далее крестьянского серпа и цехового знамени. Их буквально завораживает звон рыцарских лат, гипнотизирует небо, не омраченное дымом заводских труб, зазывает на языческие игрища буйная сила первозданной земли, начисто свободной от всяких экологических проблем, а если чем и попахивающей, то только навозом. О голоде, чуме и крестьянских восстаниях при этом, конечно, не вспоминают. Огонь ведется сразу по двум целям: разуму, рациональному мышлению как таковому и рабочему классу, коему задним числом не позволяют даже выйти на историческую арену, ибо от него якобы и проистекает вся грядущая скверна. Во всем этом есть своя логика — разрушительная, можно сказать, оккультно-фашистская. Во всяком случае, в основе ее лежит полнейшее презрение к реальности. «Не нужно полагать человеческому уму какие бы то ни было границы», — писал Рене Декарт, Чье «Рассуждение о методе» прозвучало погребальным колоколом всяческому вздору, измышленному замшелыми фанатиками. Можно, наверное, усмотреть изощренную насмешку судьбы в том, что именно на родине энциклопедистов и вольнодумцев появилось сочинение, впрямую атакующее непревзойденный трактат великого мыслителя. Но судьба здесь ни при чем. Людям свойственно самим выбирать себе духовных наставников. Одни с благоговением и признательностью обращают свой взор к гуманистам и реформаторам, других неодолимо влечет к погромщикам и всяческим изуверам.
О своей преданности идеалам самой крайней реакции декларативно заявил весьма известный историк, член Французской академии Робер Арон. Название, которое «бессмертный», как именуют во Франции академиков, избрал для своего труда, подчеркнуто тенденциозно — «Рассуждения против метода». Впрочем, «рассуждений» в памфлете не встретишь. Рассуждения подразумевают рассудок, а именно против него с патологической ненавистью ополчился Арон. Он поносит Декарта за то, что тот разработал «тоталитарную концепцию разума». А коль скоро операции разума совпадают с реальными законами мира, Декарт предстает интеллектуальным тираном, «стандартизировавшим способности человеческого духа» и «раздробившим человеческую душу». Это он, по мысли Арона, убил вдохновение и выхолостил поэтическую тайну, «избавив человека от всякого творческого усилия». Аргументы Арона заведомо лживы, но это ничуть не смущает автора «контррассуждений».