Я повернулась, чтобы посмотреть на него. Гнев заставил мои глаза гореть. Меня трясло от ярости.
— Я официально освобождаю тебя от твоих обязанностей, мистер Локвуд.
Вокруг нас федералы и члены спецназа отключали компьютеры, конфисковывали документы, обыскивали комнату.
Он изучал мое лицо, его собственное выражение было жестким и дерзким.
— Слушай, ты не дала мне времени объясниться. — Он помог мне встать, стараясь не прикасаться к тому месту, где меня хлестали. — Это дерьмо с Анной… да, я с ней спал. Но это случилось в колледже. Она нашла меня в баре несколько недель назад. Выследила меня и попыталась разжечь что-то в обмен на информацию о тебе. Я отказал ей. Мы выпили немного. Она подлила в одну из моих, я думаю. Потом я споткнулся и поймал такси, ругаясь на нее все время. Я не трогал ее. Клянусь.
Подняв руку, чтобы остановить его, я покачала головой.
— Ты думаешь, мне есть дело до тебя и до нее?
Он моргнул, сбитый с толку.
— Да?
Откинув голову назад, я рассмеялась.
— О, Рэнсом, ты действительно считаешь себя божьим подарком женщинам. Мне плевать на то, что ты делал с Анной.
Это было не совсем так, но у меня были более насущные дела.
— Меня волнует, что ты следил за мной, не сказав мне об этом. Меня волнует, что ты подвергаешь мою жизнь опасности. Что ты знал, что люди преследуют тебя, что я могу пострадать, и все же ты ставишь себя на первое место. Я хотела сбежать от тебя за четыре часа, которые ты дал мне на «самоанализ». — Последние слова я сказала с кавычками. — Ты не только ужасный человек, ты еще и ужасный тело… прости, офицер личной охраны. — Я закатила глаза, теперь уже в бешенстве, думая обо всех его проявлениях жестокости и черствости по отношению ко мне. Я не могла позволить себе остановиться сейчас. Или сдаться. Позволить ему остаться. Он должен был уйти. Он должен был. Для безопасности моего сердца. — Ты просто ужасен со всех сторон. Это правда, что однажды сказала Дороти Паркер. Красота лежит глубоко на коже, а уродство проникает до костей.
Меня убило, когда я сказала ему все это. Особенно после того, как он признался мне в том, что сделал с сыном Козлова. Но я не могла позволить милосердию занять место в моем сердце. Он собирался уничтожить меня, если останется. Я должна была заставить его уйти.
Я вырвала у него руку, поняв, что он пытался прикоснуться ко мне во время моей короткой речи.
— Ты не понимаешь, что говоришь, — ровным голосом сказал он. — Ты только что прошла через чертовски тяжелое испытание. Тебе нужно дать краткое заявление, и тогда мы отвезем тебя домой.
Я отступила от него, увеличивая расстояние между нами.
— Давай покончим с этим.
Я проснулась от толчка.
Моя голова пульсировала. Желтоватые лучи заходящего солнца проникали в окно моей спальни, согревая кожу.
Мое тело болело. Моя голова болит. Все болело.
Отгоняя сон, я повернула лицо к часам на ночном столике. Семь часов вечера. Думаю, я проспала почти весь вчерашний день и сейчас просыпалась к новому дню.
Рядом с часами лежала упаковка таблеток — особо сильнодействующего, бутылка воды и что-то похожее на рецепт врача. Мой телефон тоже был там.
Потянувшись к нему, я почувствовала, как напряглись мышцы спины, как моя шея кричала от боли там, где меня били. Кожа скоро слезет, я знала, даже не глядя. Я собиралась ощущать последствия того, что со мной произошло, еще несколько недель.
Схватив телефон, я просмотрела последние звонки. Мама. Папа. Гера — это было что-то новенькое. Несколько раз звонил Келлер, Нина и Тара тоже. Я не могла представить, что буду рассказывать кому-либо обо всем, что произошло со мной за последние сорок восемь часов, если они об этом звонили.
Новости уже просочились?
О похищении? О Крейге и обвинениях в сексуальном насилии? О нас с Рэнсоном через Анну?
Есть только один способ выяснить.
Отцепив себя от кровати, я потащилась в душ. Сначала я включила слишком горячую воду. Затем, осознав свою ошибку, поняв, насколько ранена и сыра моя кожа, я быстро повернула переключатель душа, выбрав ледяную воду. Это было быстрое дело, после чего я тщательно вытерлась насухо. Надевать халат было слишком больно. Я подошла к зеркалу в ванной и подняла волосы вверх, осматривая заднюю часть шеи и плечи. Рубцы выглядели фиолетовыми и глубокими. Слезы наполнили мои глаза.
Он мог предотвратить это.
Он мог бы дать работу Максу.
Его грандиозный, эгоцентричный комплекс Наполеона не позволял ему не довести начатое до конца.
Ну, он прикончил меня, все в порядке. Мне больше нечего было дать.