Глубоко внутри, в самых недрах ее существа, шевельнулось нечто.
Всей душой Расиния жалела, что не может потерять сознание. Многие придворные дамы обожали падать в обморок, и прежде эта страсть казалась ей жеманным позерством, но с некоторых пор она поняла, что таким образом тело всего лишь пытается освободить хозяина от страданий, причиняемых окружающим миром. Увы, в нынешнем состоянии принцесса, судя по всему, разучилась лишаться чувств, а потому ощущала все: скрежет осколков костей в раздробленном плече, месиво, сочащееся из трещин в расколотом черепе, и струйки крови, ползущие по спине, в которую впились бесчисленные куски острого гравия.
С годами она стала относиться к боли с некоторым равнодушием. Богатый опыт научил ее: есть тело, и оно сейчас бесформенной грудой валяется на земле, а есть сознание, и оно пребывает в совершенно ином месте; боль же и подобные ей ощущения суть лишь сигналы, которые тело подает сознанию, как одно судно в море семафорит флажками другому, предупреждая об опасных рифах. Тем не менее совсем отрешиться от неприятных ощущений Расиния не могла, а потому устремила воображаемый гневный взгляд на нечто, вплетенное в ее сущность магией единения, и сварливо потребовала не мешкать и заняться делом.
Нечто медлительно поднялось из глубины ее души, зевая, как сонный тигр, выбирающийся из пещеры. Расиния представила, как оно озирается по сторонам, выясняя, что же она натворила на этот раз, тяжело вздыхает при виде причиненного ущерба и неохотно принимается за работу. Принцесса понимала, что одушевлять нечто нелепо и глупо: по сути, это всего лишь такой же процесс, как тот, что порождает огонь, пожирая флогистон и дерево, или покрывает железо ржавчиной. И однако, четыре года прожив — если это можно назвать жизнью — с незримой сущностью, вплетенной в фибры ее души, она не могла отделаться от ощущения, что у непрошеного сожителя есть собственные чувства. Вот и сейчас воображение рисовало Расинии, как нечто одарило ее укоризненным взглядом исподлобья и лишь затем приступило к работе.
Расколотый череп пришел в движение, будто его касались невидимые пальцы. Осколки костей перемещались, снова собираясь в единое целое, — так части головоломки соединяются, образуя внятную картину. Края лопнувшей от удара кожи стягивались, как если бы прореху штопала незримая игла. Затем пришел черед плеча: разорванные мышцы заново сплелись, кости со щелчком встали на место, и рука распрямилась. Расиния ощутила неприятное движение вдоль спины и, как только смогла, с трудом поднялась на четвереньки. Тотчас послышался тихий стук: частицы гравия, вбитые под кожу силой удара, теперь выбирались наружу и осыпались наземь.
Через минуту–другую принцесса уже сумела подняться на ноги. Нечто восстановило ее в том виде, в каком она была перед тем, как шагнуть с крыши, — не считая пыли и грязи да некоторого количества крови, размазанной по коже и впитавшейся в гравий. Такой, судя по всему, ей и предстояло оставаться до тех неведомых пор, когда наконец придет День Суда, — иными словами, такой, какой была Расиния, когда в первый раз умерла.
Сот выступила из тьмы. Она умела двигаться так бесшумно, что, казалось, возникала из пустоты, точно призрак — и с тем же пугающим эффектом. Сейчас зловещее впечатление скрадывали длинное синее платье и серый фартук — традиционная одежда дворцовых горничных — и мягкое полотенце в руках. Однако даже в этом обыденном обличье Сот впечатляла: высокая, тонкая и гибкая, как клинок, с коротко, по–мужски, остриженными темными волосами, острыми чертами лица и орлиным носом.
По глубокому убеждению окружающих, она была горничной и личной камеристкой принцессы. Окружающие не ошибались, однако на самом деле обязанности Сот были гораздо шире. Расиния знала, что до того, как поступить к ней на службу, Сот занимала не последнюю должность в Конкордате герцога Орланко — правда, она так ни единым словом и не обмолвилась о том, что именно побудило ее уйти.
Неужели нельзя придумать другой способ? — с досадой воскликнула принцесса. — Это же нелепо!
Проникнуть во дворец или выбраться из него не составляло труда в дневные часы, когда в Онлей непрерывным потоком шли возки и подводы с продовольствием, призванным утолить аппетит его обитателей. Увы, днем наследница престола не может позволить себе пропасть из виду. С заходом же солнца все входы и выходы запирались и территорию патрулировала стража — что и заставило Расинию использовать такой экзотический способ незаметно покидать дворец.
— Зато никому не придет в голову, — возразила Сот.
— Нужно выбить один из этих дурацких витражей и поставить вместо него обычное окно, которое я могла бы открыть, когда понадобится. Или, на худой конец, велеть садовникам разбить тут клумбу. Пусть насыплют плодородной земли и посадят что–нибудь мягкое, лаванду например. По крайней мере, после прыжка от меня не несло бы кровью и мозгами.
— Садовники, — сказала Сот, — могут задаться вопросом, почему их ухоженная клумба выглядит так, словно на нее с высоты свалилось что–то тяжелое.
Она уже водила ногой по гравию, заравнивая вмятину и присыпая камешками следы крови. Расиния вздохнула и повела плечами, чувствуя, как со щелчком встают на место последние обломки кости. Кое–как отерев кровь, она вернула полотенце Сот. Та ничего не сказала, лишь подала аккуратно сложенный шелковый халат. Прикрыв наготу, принцесса решительно двинулась прочь от дворца, вглубь леса. Сот бесшумно следовала за ней.
Все прошло гладко? — осведомилась Расиния, отводя рукой встречную ветку.
Как по маслу. — Сот недовольно сдвинула брови. — Соглядатай, которого приставил к тебе Орланко, на редкость… небрежен. Надо бы устроить ему взбучку.
— От души надеюсь, что ты этого не сделаешь.
— Посмотрим, — отозвалась Сот. — Не люблю, когда все слишком просто.
Расиния оглянулась на нее, но лицо камеристки было совершенно непроницаемо. Она никогда не улыбалась, и это мешало понять, шутит она или говорит всерьез. Принцесса почти точно знала, что именно сейчас ее спутница пошутила, — но только почти. Время от времени Сот сетовала на потерю сноровки от спокойной жизни и прежде не раз прибегала к самым крайним мерам, чтобы сохранить форму.
Лес, где они шли, был во многом таким же творением рук человеческих, как и ухоженные дворцовые сады. Поколения садовников, прилежно трудясь, придали ему идеальный облик: только статные здоровые деревья с густой листвой, и ни колючего подлеска, ни бурелома или опавших сучьев, о которые мог бы запнуться неосторожный придворный. Потому идти, даже босиком и при лунном свете, было одно удовольствие, и очень скоро они добрались до утоптанной тропинки, из тех, что во множестве пронизали лес со всех сторон. Здесь ожидала их повозка — неказистого вида одноконный экипаж, и старая мышастая кобылка стояла в упряжке, мирно похрупывая овсом из торбы.
Камеристка занялась кобылкой, а Расиния забралась внутрь. На потертом деревянном сиденье, с привычным вниманием Сот к мелочам, было собрано все, что могло сейчас понадобиться: полотенца и кувшин с водой для умывания, заколки для волос, одежда и уличные башмаки. Повозка дернулась, трогаясь с места, и принцесса занялась преображением своего облика.
К моменту, когда колеса размеренно застучали по булыжнику, возвещая, что экипаж въехал в пределы города, преображение завершилось. Никто из обитателей дворца не узнал бы сейчас принцессу, чего она, собственно, и добивалась. Волосы до плеч были подколоты и убраны под мягкую фетровую шляпу с узкими полями. Шелковый халат сменили хлопковые штаны и серая блуза. Наряд мальчишеский, хотя вряд ли кто–то в здравом уме принял бы ее за мальчишку — да и не в том суть. Скорее, так могла бы одеться студентка Университета: удобно и с некоторым вызовом закостенелым традициям. В тавернах и харчевнях Дна подобный наряд отлично позволял не выделяться из толпы.