А этих иноверцев было немало… и они вполне могли со ставить восьмое колено. Только вот никто из родичей их за своих не считает. Разве что вырезать всех поголовно так и не собрались. Статуя эта, драгоценность, как ты понимаешь, сама по себе. Алмаз такой величины… Никогда и никто, даже в самых богатых шахтах, не находил камня и вдесятеро меньше.
— Значит, Статуя эта действительно существует?
— Существует, — кивнул Ильтар. — Мой дед, еще в те времена, когда орки только заявили о своем желании поселиться в старых пещерах, был приглашен ими в качестве свидетеля. Когда Статую передавали тому, кого отщепенцы называли своим королем.
— С ума сойти… орки пригласили эльфа. Вы же с ними враждуете!
— Мало ли кто с кем враждует. Война — войной, а дело — делом. К тому же считается, что эльфы всегда говорят правду, поэтому такой свидетель был для орков особенно ценен.
— Что-то в твоем голосе вызывает у меня сомнения в пресловутой правдивости эльфов, — с легкой ноткой ехидства заметил Рон.
К его удивлению, эльф стушевался и вроде бы даже покраснел.
— Я бы… я бы не стал всецело полагаться на… Все, хватит об этом. Запомни, Рон, но никогда не говори, что это сказал тебе я, эльф. Годы, проведенные среди вас, лю дей, сделали меня несколько иным. Многие мои родичи давно уже не могут понять моих мыслей и поступков. Так вот, мы, эльфы, всегда говорим правду. Запомни это, всегда… когда это в наших интересах. Не более того.
— Ладно, ладно… если эта тема тебя огорчает, действи тельно не стоит больше об этом… Вернемся к Ледяной Статуе. Так откуда она взялась у орков?
— Этого не знает никто, одним из условий соглашения было — никаких вопросов. Это устраивало всех, возможно, орки могли рассказать, скорее всего под пытками, нечто такое, что привело бы в конечном счете ко всеобщей резне. А гномы хотели одного — чтобы им отдали их святыню. В общем, дело сладилось ко всеобщему удовлетворению. С тех пор орки и живут там. Пару раз их пытались выбить из пещер, сначала мы, потом люди. Только гномы, даже те что не признают за отщепенцами права называть себя гномами, не пытались снова вернуть себе те тоннели. Из самых простых соображений — там не осталось ничего ценного. А для орков эти пещеры стали домом.
— И как далеко от их пещер до Лебединой башни?
— Довольно далеко, но на всем расстоянии сплошные заросли лесов, а в лесу эти твари чувствуют себя как дома. Поэтому я и говорю, что места те неспокойные. Не лучший дом себе выбрала твоя подруга. Кстати, ты знаешь, что Тауэр д'Свэн была построена именно ими, гномами-отступниками?
— Нет…
— Это так. И, заметь, никто не знает, для чего это было сделано. Сами они в этих сооружениях вроде бы не жили.
— Когда они ушли, то оставили после себя примерно с десяток башен. Лебединая, Волчья, Орлиная, даже Акулья. Последняя, кстати, стоит на крошечном островке в море, в трех лигах от берега. Да, забыл сказать, эта твоя Тауэр д'Свэн стоит посреди озера. Неплохая защита от орков, воду они не любят даже в виде дождя, а уж о том, чтобы плыть по ней — и речи быть не может. Место красивое, я там был лет сто пятьдесят назад. Тебе понравится.
Долгая дорога требует хорошего отдыха. Увы, последний городок они миновали еще в полдень, теперь же вечерело, а ближайшее пристанище, где усталый путник мог получить кров, стол и постель, находилось чуть ли не в дне пути. И хотя обоим путникам было не привыкать ночевать в степи, в лесу или на скалах, все же они по возможности предпочитали останавливаться на ночлег в более цивилизованных местах.
Но в данном случае выбирать не приходилось. Лес вокруг стоял стеной, и ехать во тьме, даже и разгоняемой колдовским светом, призванным эльфом, было не слишком приятно. Да и кони порядком устали, им требовался не магический, а вполне естественный отдых.
Поляна, открывшаяся слева от тракта, вполне подходщта для ночлега. Недалеко отсюда, по словам эльфа, находилось красивое озеро. Эльфийское его название было сложным и витиеватым и в переводе означало «Озеро, где утренняя заря окрашивает алым хрустальные воды, несущие покой», а люди называли его более скромно: «Озеро Эри». Конечно, ночевать на берегу было удобней, но попробуй найди в полутьме тропу, что выведет к воде… Так что пришлось довольствоваться поляной, тем более что на ней было обнаружено старое кострище, оставленное неведомым путником, а также полузавалившийся шалаш, уже неспособный, пожалуй, укрыть от непогоды. Впрочем, небо было чистым, по крайней мере та его часть, которая проглядывалась из-за крон деревьев, да и Ильтар убежденно заявил, что ни ночью, ни утром дождя не будет.
Пока Рон, игнорируя недовольный взгляд спутника, разводил костер, эльф приступил к созданию своей живой изгороди. На этот раз ему пришлось повозиться — надо было создать кольцо вокруг ночлега. Эльфийская магия не подвела, и вскоре колючая стена поднялась почти на три локтя. К тому времени Рон разогрел на огне мясо и с аппетитом принялся за ужин. Ильтар присоединился к нему, молча глядя на огонь. Говорят, человек до бесконечности может смотреть на огонь и текущую воду — похоже было, что чары живого пламени действовали и на эльфа, так пекущегося о сохранности деревьев. Во всяком случае, раздражать его рубкой древесных стволов Рону не пришлось, сушняка вокруг было более чем достаточно.
— Ложись, я еще посижу… — сказал Рон, плотнее запахивая плащ. Хорошо было вот так, спокойно и никуда не торопясь, сидеть у огня, время от времени подбрасывая в костер ветки и наблюдая, как столб искр уносится в ночное небо.
Ильтар укрылся плащом и быстро уснул. Сейшелу же не спалось. Совсем скоро, не пройдет и трех дней, он увидит Айрин. Как бы там ни было, но девушка постоянно присутствовала в его мыслях. Что это — любовь? Пожалуй, Рон й сам не смог бы ответить на этот вопрос. Когда она была рядом, он не задумывался об этом, когда же она оказалась так далеко от него, не проходило и дня, чтобы он не вспоминал ее лицо… голос… Если это любовь, то почему за долгие месяцы он ни разу не бросил свои не такие уж и важные дела, не помчался к Лебединой башне, чтобы сказать ей те слова, которые были стары как мир… но так желанны для любой женщины. Почему? Может, потому, что он всегда ощущал то расстояние, которое разделяло их. Измеряемое не в локтях или лигах — измеряемое другим. Айрин, дочь самого Архимага Сандора, на сегодняшний день одна из сильнейших волшебниц Империи… о чем, правда, мало кто знал… Что она может иметь общего с ним — бродягой и неудачником, чья жизнь складывается из таких вот ночевок под открытым небом, сомнительной цели походов и редкого отдыха в какой-нибудь провонявшей кислым пивом таверне?
Конечно, он был относительно молод. Тридцать четыре — не возраст для воина… и все же, оглядываясь назад, что он может предложить женщине? Ни наследного замка, ни положения в обществе… Горсть драгоценных камней, походя захваченных из пещеры Золотого дракона — вот и все его состояние. Да и за полтора прошедших года от этой горсти остались считанные крохи, он не умел экономить, да и не стремился к этому. А Айрин, помимо школы Сан получившая воспитание еще и при дворе, была достойна лучшего.
Но подсознательно Рон понимал — девушка тоже тянется к нему. Понимал и боялся этого. Совместно перенесенные невзгоды сближают людей, но потом, когда невзгоды остаются позади и жизнь входит в мирную колею, происходит переоценка. Вот и он, Рон, чем лучше многих и многих других? Разве что шрамов побольше — так они, шрамы, украшают мужчин только в песнях менестрелей. Нет, Айрин достойна лучшей партии, она слишком умна и красива, чтобы связать свою жизнь с бродягой вроде него…
— Рон?
Он вздрогнул — похоже, все же задремал. Ему послышался голос Айрин.
— Рон! Чар тебя задери, я долго буду здесь стоять?
Рыцарь вскочил и оглянулся. Позади него за колючей оградой стояла Айрин собственной персоной. Длинное платье до пят из тяжелого пурпурного шелка не слишком гармонировало с глухим лесом. Пылающий костер давал достаточно света, чтобы девушку можно было разглядеть во всех подробностях. Ее ярко-рыжие волосы были уложены в сложную прическу, в ушах, на шее, запястьях и пальцах сверкали дорогие украшения. Рон сразу вспомнил пещеру Гранита, где Айрин, как ребенок, радовалась самоцветам, драгоценным камням, вправленным в изящные диадемы — она выросла отнюдь не в роскоши, поэтому к драгоценностям относилась как к чему-то волшебному.