— О, госпожа! — Девушка не слишком ловко спрыгнула с коня, бросилась к хозяйке и прижалась щекой к ее сапогу. — Айрин-сан, какое счастье… я уж думала, что никогда вас не найду…
— Элла… — все так же оторопело повторила Айрин. — Как ты здесь оказалась? Что случилось, девочка? И почему ты в таком виде?
Плача, размазывая слезы по запыленному лицу, превращающемуся от этого в какую-то страшную грязно-серую маску, путаясь и сбиваясь, Элла начала рассказывать.
Огромная толпа солдат осадила Лебединую башню. Девушка толком не смогла объяснить, сколько их было, но, сделав ставку на то, что «у страха глаза велики», Рон решил, что нападавших было не более полутора-двух десятков. Они сначала выкрикивали угрозы, требуя, чтобы им добром отдали все золото, что есть в замке, затем связали из нескольких бревен плот, приплыли на остров и принялись ломать дверь. Верный Гарт, в попытке защитить хозяйское добро, принялся стрелять в бандитов из арбалета, кого-то то ли ранил, то ли убил, Элла не знала, только злобные крики вдруг стали громче, а удары по двери — сильнее. Замок никогда и не предназначался для обороны, а посему дверь сломали быстро. Элла со слезами на глазах рассказывала, как Гарта прямо на лестнице, где он пытался задержать бандитов, рубили мечами на куски, и как он жутко кричал…
Потом… потом ее насиловали, долго, не торопясь, с чувством и с толком, делая перерывы на отдых. Отдых для них, конечно, не для нее. Она потеряла сознание, но их это не остановило. И еще, пока была в сознании, она слышала их разговоры, и по разговорам тем получалось, что бандиты под стенами Лебединой башни оказались не случайно, кто-то, чье имя не упоминалось, заплатил им за голову молодой сании Айрин.
— П-простите, госпожа, простите меня… — плакала Элла, спустив с плеча старое домотканое платье, показывая чудо вищные, чуть поджившие ожоги на плече. — Я не смогла мол чать… они жгли меня железом и пригрозили… пригрозили, что не дадут умереть быстро. Я сказала им, куда вы…
— Не плачь, не плачь, девочка моя, — обняла ее Айрин. — Я все понимаю…
Мужчины слушали рассказ молча, хмурясь и нервно теребя рукояти мечей. Было очевидно, что барон, не без оснований считавший себя оплотом рыцарства, в том же духе воспитал и своих гвардейцев. Сам же Рон с ужасом смотрел во что превратилась милая, улыбчивая, очаровательная девушка…
Они уехали, вдоволь насытившись ее телом и забрав из замка все, что сочли ценным. Устроили в одной из комнат костер, куда безжалостно побросали многочисленные книги и свитки, хранившиеся в библиотеке замка. Бандиты пили дорогие вина, выплескивая остатки в костер, на котором сгорали бесценные раритеты.
Они уехали, но трое остались в башне — поджидать хозяйку, если она вдруг, неожиданно, объявится. А чтобы не было скучно, оставили и Эллу. Они смеялись, мол, ей бы радоваться — и жизнь сохранит пока, и мужиков будет не дюжина, а всего трое.
Два дня она всерьез думала о самоубийстве, попыталась — ее вынули из петли, оставившей на шее заметный шрам, а потом снова насиловали, доведя до беспамятства. И тогда она не выдержала — юная девушка, в жизни своей не обидевшая даже мухи, убила троих здоровых мужиков, убила безжалостно…
— Они… они до сих пор там… обугленные… — рыдала она. — Один меня… Другой был наверху… а третий в отхожее место ушел… И я его сожгла. Близко очень…
Она показала руку — пальцы правой руки почернели, да еще местами покрылись волдырями от ожога, девушке порядком досталось от собственного фаербола. Второй, вошедший развязно, нагло, явно в предвкушении своей очереди, получил огненный заряд в лицо.
— Как он орал… Айрин-сан… я никогда не думала, что человек может так орать…
Она была слишком измучена, и фаербол вышел слабеньким — он не убил негодяя сразу, как первого, и тот сгорал Долго, мучительно. Но своими воплями он предупредил третьего… да, в общем-то, тот догадался бы и сам — тяжелый смрад сгоревшего тела тошнотворными волнами полз по Лебединой башне. Он вошел в комнату, где несчастную девушку держали взаперти, с арбалетом в руках. Они ударили одновременно. Стрела чиркнула Эллу по шее, разорвав кожу, только чудом не повредив артерию. Ее противнику повезло меньше.
Девушка убежала из замка, в чем была — в платье, вымазанном жирной, отвратительно пахнущей копотью, перемешанной с кровью и спермой, босая, она запрыгнула в седло первой попавшейся лошади и гнала ее день и ночь напролет в надежде догнать хозяйку, предупредить ее. Потом лошадь пала, она украла в какой-то деревне другую, кое-как прицепив на нее седло, там же стащила и платье. И вот ей все же удалось нагнать свою госпожу…
— Успокойся, милая, успокойся, — шептала Айрин, гладя девушку по спутанным волосам. Ее руки чуть заметно светились, залечивая ранки и разглаживая рубцы. — Все будет хорошо, девочка моя, теперь все будет хорошо. Мы больше никому не дадим тебя в обиду.
— Я найду их, клянусь алым щитом на моем гербе, — прошипел барон Тоддт, сжимая рукоять меча с такой силой, что из-под ногтей, казалось, вот-вот брызнет кровь. — Я найду их… и они пожалеют о том, что их матери позволили им появиться на свет. И жалеть они будут долго.
Прошло не менее часа, прежде чем Элла более или менее успокоилась, умылась в ближайшем ручье и переоделась в один из запасных костюмов Айрин. Только тогда отряд смог двинуться дальше. Элла еще всхлипывала и на коне держалась с трудом, но здоровью ее уже ничто не угрожало — магия Айрин затянула все незначительные ссадины и благотворно воздействовала на более серьезные травмы. Если бы они могли позволить себе провести три-четыре дня в спокойных условиях, то девушка выздоровела бы окончательно.
Рон предложил остановиться в ближайшей деревне, барон Тоддт настаивал на том, чтобы вернуться в его замок, где раненой будет обеспечен надлежащий уход. Но сама Элла категорически отказалась ехать в замок: она-де и так взвалила на госпожу кучу проблем, и негоже ей задерживать санию. Она чувствует себя достаточно хорошо, и если выдержала несколько дней в седле почти без отдыха и еды, то уж обычный дневной переход с нормальным ночлегом ей будет и вовсе по плечу. Переупрямить ее никто не смог. Порешили, что двигаться будут неспешно, привалы делать почаще, а на привалах этих Айрин будет долечивать свою подругу.
— Постоялый двор здесь неплох, — заметил Тоддт, когда они въезжали в очередную деревеньку. Стояла она на оживленном тракте, поэтому таверна и впрямь выглядела вполне пристойно. Видать, постояльцев здесь, а следовательно, и барыша у хозяина хватало. — Я, бывало, останавливался здесь на денек-другой. Сами понимаете, сэр Сейшел, когда идет охота, ночь часто застает нас далеко от родовых замков. Да и свинину готовят здесь отменно, не зря ж на вывеске хряка намалевали.
— Да уж, горячее нам бы сейчас не повредило, — хмыкнул Рон. — Да и дамам неплохо было бы провести ночь в нормальной постели.
Барон мог бы добавить, что одна из дам вряд ли проведет ночь в нормальной, в смысле, своей постели, но воспитание не позволило ему даже намекнуть на отношения, которые уже не были секретом, пожалуй, ни для кого.
Низенький крепыш-слуга распахнул ворота перед кавалькадой, тут же на пороге появился сам хозяин — видать, кто-то из слуг подсуетился и позвал его. Да и верно оно — как богатого гостя встретишь, таков и барыш будет. А чтобы понять, что гости приехали не из простых, достаточно хоть на полпальца быть умнее местного деревенского дурачка. Вот и рассыпался хозяин мелким бисером, в речи его появились сплошные «благородные господа», «прекрасные дамы», и даже коней, что слуги уводили в конюшню, он называл не иначе как «ваши, господа, великолепные жеребцы», совершенно не трудясь разделять лошадей на жеребцов и кобыл.
Постоялый двор поразил Рона своей чистотой — достоинство тем более редкое, что основными постояльцами в заведениях подобного рода являются наемники, проводящие свободное время в поисках очередного нанимателя хуторяне, пригнавшие на базар телегу с урожаем, да реже купцы… В общем, люди, привыкшие ко всякому, для которых где доброе пиво, там и дом, а уж обращать внимание на паутину в углах, копоть на потолке, чад в воздухе, да смотреть себе под ноги, не накидано ли там чего да не налито ли, они не приучены.