Позади вампира с легким скрипом открылась дверь. Высокий воин в тяжелой кольчуге из мелких колец, с набитыми бляхами из красной меди, стоял в дверях и целился в вампира из арбалета. Рон вспомнил, что трое из баронской дружины не остались ночевать на постоялом дворе, отправившись в город навестить каких-то своих знакомых. Вот один из них и вернулся.
— И ты туда же, щенок! — фыркнул Тарсис, растопыривая когти на здоровой руке. — Прочь с дороги!
Тренькнула тетива арбалета, вампир изогнулся, уворачиваясь от тяжелого болта. Расстояние было слишком мало, и все же ему это почти удалось. Однако раненая рука, которой понадобится много времени, чтобы вновь стать целой и невредимой, дернулась не ко времени, и массивный стальной стержень прошил культю навылет, помчался дальше и глубоко увяз в бревенчатой стене.
Тарсис взвыл — за считанные минуты его, высшего вампира, ранили дважды! Он бросился к обидчику, глаза пылали бешенством. Одним страшным ударом он вырвал молодому воину кадык, разорвав, как простой пергамент, кольчужный воротник. Юноша с хрипом повалился на порог, а Тарсис перепрыгнул через упавшее тело и исчез за дверью.
К тому времени как проснулись люди, погруженные вампиром в магический сон, Рон уже почти не мог стоять на ногах. И все же потерять сознание он позволил себе лишь тогда, когда удостоверился, что Айрин, целая и невредимая, открыла глаза.
Ильтар, второй раз подряд попавший под действие магии, винил во всем случившемся себя, хотя в этом суде он был единственным обвинителем. Все остальные, в том числе и Айрин, прекрасно понимали, что никто не мог ожидать вампира под маской несчастной, измученной, рыдающей девушки. А без должной защиты спастись от навеянного вампиром колдовского сна было невозможно. Да и то сказать, а стоило ли волшебнице, ночующей в обычной гостинице, создавать вокруг себя мощный барьер защитных заклятий.
Если бы магическое кольцо, защищавшее от чар, могла бы носить женщина, оно оказалось бы на пальце Айрин в тот же момент, когда Рон увидел ее в Лебединой башне. Просто из предосторожности. Но, увы, эта безделушка подчинялась только мужчинам, поэтому Рон оставил кольцо на своем пальце, пообещав себе отныне спать вполуха, и прислушиваться к каждому шороху не только ночью, но и солнечным днем. В том, что вампир наверняка попытается выполнить свое обещание, он не сомневался.
В таверне этой они провели еще два дня — Сейшелу необходимо было время, чтобы оправиться от ран. Несмотря на все магические способности Айрин и Ильтара, он приходил в себя медленно — сказывалось и то, что совсем недавно он получил ничуть не менее тяжелые раны. Магия лечила быстро, но полное выздоровление тела требовало немало времени.
К исходу второго дня Рон заявил, что вполне способен сесть на коня и отправиться дальше. Ильтар слабо возражал, но его голос потонул во всеобщем одобрении — да и сам эльф не слишком-то рассчитывал на задержку, понимая, что сейчас, может быть, дорог каждый час. Деревню они покинули утром следующего дня. Рон старался держаться бодро, но эльф не раз замечал, как друг временами закусывает губу от боли.
О том, что случилось тем сонным утром, по взаимному молчаливому согласию, не вспоминали. Все, что нужно, было уже сказано, и на этом следовало закончить. Если вампир вернется, он будет достойно встречен. Если же нет — то и слава Торну. Отряд, потерявший одного бойца, смог бы, пожалуй, справиться с вампиром, но это принесло бы новые и новые жертвы.
Примерно к середине дня навстречу все чаще стали попадаться люди. Среди кучек народа, двигающихся по тракту, основную массу составляли крестьяне с женами и детьми, иногда с нехитрым скарбом, а иногда и с пустыми руками. Попадались и мастеровые. Рон молча проезжал мимо этих людей, но когда его взгляд упал на широкоплечего седого мужика, бредущего по пыльной дороге босиком с видом унылым и печальным, он не выдержал:
— Эй, человек! Куда идут все эти люди? Что-то стряслось?
Мужик долго непонимающе смотрел на обратившегося к нему рыцаря, затем, старательно подбирая слова, прогудел низким, хриплым голосом:
— Дык эта… ваша милость не знает, поди… тута армия, стал быть, императорова, супротив мертвяков дралась… ну дык гвардейцы-то того… разбежалися, однако… да и многих там побили из них-то… вот мы и уходим, кто куда, стал быть.
Огорошенные этим известием, столь «понятно» изложенным, Рон вместе с Айрин и бароном учинил настоящее дознание, опросив не менее трех десятков человек, в том числе одного бывшего солдата. Парень, к стыду своих родителей струсивший на поле боя, бросивший оружие и теперь стремящийся убраться куда подальше, под грозным взглядом барона дрожал как осиновый лист. Тот между тем и не пытался беречь чувства солдатика и прямо-таки исходил праведным гневом.
— Императорская армия бежала с поля боя! Кто-то из стратегов обязательно назовет это планомерным отступлением для перегруппировки войск, кто-то наверняка начнет распространяться насчет выбора более удобной позиции, навязывания противнику боя на выгодных для Империи условиях и прочей чепухи. Все это будет сказано, все это будет написано, и все это будет ложью.
Империя потерпела поражение — не фатальное, но весьма и весьма серьезное. Из четырех полков императорской гвардии, что стояли на бранном поле, лишь два более или менее уцелели, два же других потеряли чуть ли не девять десятых своего состава — и это не считая погибшего в полном составе двухтысячного отряда латной кавалерии и тех, кому «повезло» оказаться на пути арбалетной стрелы или тяжелого метательного снаряда.
Если гвардия отступала более или менее сплоченными рядами, сохраняя видимость строя, и поэтому сумела сохранить большую часть своих бойцов, то некоторые из дружин императорских вассалов просто ударились в бегство. Теперь отряды мятежной герцогини рыскали по округе, отлавливая всех, кого только можно. Поэтому люди спешно уходили с обжитых мест, бросая скарб, дома, скот — лишь бы унести ноги. О судьбе тех, кто тем или иным путем попадал в лапы злодеев, среди беглецов ходили слухи самые жуткие. И хотя большая их часть была откровенно лживой никто не хотел убеждаться в достоверности слухов на собственном опыте.
— Дерьмо! — орал барон, лицо которого густо залила краска гнева. — Дерьмо, трус, баба! Да что там, бабы куда смелее, когда защищают свой кров и своих детей.
— Господин, я…
— Молчать, червь! — рыкнул барон, затем задумался. — Так, пойдешь с нами. Возможно, подвернется возможность показать, что ты не просто кусок вонючего дерьма. Ясно?
— Д-да… господин барон.
Этот солдатик, трясущийся от страха, был первым. Спустя несколько часов вокруг барона собралось уже десятка полтора беглых солдат. То ли рык сэра Тоддта действовал на них отрезвляюще, то ли бояться вместе было веселее, но дальше дело пошло еще быстрее.
Немало находилось и крестьян, кто, завидев движущуюся навстречу беженцам нестройную толпу вооруженных мужчин, швырял шапку оземь, поминал Торна или Чара, причем обоих в весьма нелестных выражениях, стягивал с воза топор, охотничий лук или иную какую хозяйственную утварь, что могла при случае сойти за оружие, и с милостивого соизволения барона вставал в строй. Многие, увидев в растущем прямо на глазах отряде знакомые кафтаны, присоединялись то ли из праведного желания защитить свои дома и родню, то ли просто из здорового мужицкого стремления неслабо подраться в хорошей компании.
Уже ближе к вечеру им встретился обоз, принадлежащий толстому купцу. Завидев отряд, выросший к тому времени уже больше чем на сотню, купец неожиданно для своих габаритов резво соскочил с повозки и бросился навстречу путникам.
— Ха, Ильтар! Вот так встреча!
— Привет, Люс, — улыбнулся Ильтар. — Какими судьба ми? Как торговля?
— Да какая там торговля, — махнул рукой караванщик, — морока одна! Ну скажи, друг эльф, кто и что сейчас поку пает. Да и к тому же бросить нам пришлось все добро, поскольку прихвостни этой бледской суки чуть не на пятки нам наступали. Одна радость, что всадников у нее немного, только вскачь и оторвались. Добро-то, оно дело наживное, но… А вы, смотрю я, никак прямо к ней в лапы собрались?