— Пьянство всему причина, — говорил страж. — Получают «кот наплакал» и все «слёзы» пропивают.
— А если я цифру не помню? — раздался голос начальника.
— Лучше написать больше, чем меньше, — ответил Адэр. — И я прощу ошибку.
— А потому разборки, воровство, иногда убийства, — продолжил Даен. — Взять бы за шкирник, встряхнуть что есть мочи, и в лоб, чтобы горилку из памяти выбить. — Ударил кулаком по столу и развёл руками. — Не могу! Жетон, будь он неладный, не позволяет. Если мокрое дело, то да, сразу под замок. А если подерутся мужики или лопату стащат, или мешок картошки… Ежели всех в искупительные поселения отправлять — бабы с детишками с голоду помрут. Смотрю я на это… Одно название — страж порядка.
— Написал, — донеслось из кабинета-камеры.
— Перечисли имущество родни.
Прозвучали тихие стенания.
Страж почесал затылок:
— У него родственников — вся Богатая улица. До утра писать будет.
По крыльцу прогрохотали башмаки, в комнату вбежала растрёпанная женщина в добротном платье. На шее сползшая с головы косынка узлом набок, на поясе фартук в муке, в руке скалка. Подлетела к столу и скалкой по нему хрясть, аж стёкла в окошке звякнули.
— Ты что ж это, палач, творишь, — напала селянка на стража. — Порядочного человека бить? Я ж тебя, изверг, самого за решётку закрою!
Даен выставил перед собой руки:
— Тётя Фаня, не кричите. Мы во всём разберёмся.
На пороге камеры появился начальник:
— Фанечка… Золотце…
Женщина выронила скалку, бросилась мужу на шею, заголосила:
— Люди добрые! Да что ж это делается! Вашего кормильца бьют, а вы о ступеньки носки сбиваете.
С улицы донёсся гул, будто кто-то разворошил гнездо диких пчёл. Малика занервничала. Даен подошёл к окну, нахмурился. И лишь Адэр рассматривал разбитый кулак с таким видом, словно только что услышал забавный диагноз врача.
Со словами «Да мы сейчас вас…» селянка кинулась к двери.
— Я конфискую дом, — сказал Адэр.
Уже взявшись за дверную ручку, Фаня обернулась:
— Какой дом?
— Ваш.
Уперев руки в бока, селянка двинулась к Адэру:
— Ты кто такой?
— А вашего сына отправлю в приют…
— Да кто ты…
— …Если ты не замолчишь.
— Фанечка, делай, как он говорит, — проблеял начальник.
Не переставая оглядываться на Адэра, она приблизилась к мужу:
— Да кто он такой?
— Он страшный человек. — Начальник обхватил жену за плечи и разрыдался. — А я плохой человек.
Адэр сжал-разжал кулак, неторопливо прошёл через комнату, приоткрыл дверь. Перед крыльцом собрались люди, одетые с иголочки.
— Родня?
— Родня, — призналась Фаня.
Адэр вернулся на своё место, сложил на столе руки:
— Если не разойдутся, я конфискую их имущество.
У Фани подкосились ноги. Начальник подтолкнул её к двери:
— Делай, как он говорит.
Через пять минут начальник и его жена сидели перед свечой. Тихо переговариваясь и всхлипывая, заполняли бланк подписки о невыезде из селения.
— Почему на улице так воняет? — спросил Адэр у Даена.
— На какой улице? У нас их три: Рабочая, Богатая и Главная.
Адэр прикинул в уме: на Богатой живёт родня начальника, на Главной находятся разного рода заведения…
— На Рабочей.
— Там что ни развалины, так отхожее место. Мужики идут с трактира и заскакивают. Улица длинная, пока домой донесёшь.
Начальник с женой положили перед Адэром бумаги.
— В приисковую контору ни ногой, пока не приедет комиссия, — сказал он. — Если сбежите, найду.
Взял докладную и опись имущества. Долго изучал их, потирая подбородок. Какое-то время сидел, глядя на начальника, а тот сдувался прямо на глазах, беспрестанно вытирая то лоб рукавом окровавленной рубашки, то ладони о добротные, но словно пожёванные коровой штаны.
— Даю две недели, чтобы вернуть украденные деньги.
Толстяк схватился за сердце:
— У меня нет таких денег…
— Родные помогут, — усмехнулся Адэр.
— А если откажут?
— Без суда и следствия отправишься в тюрьму.
Фаня привалилась плечом к мужу и еле устояла на ногах.
— Без суда нельзя, — прошептала Малика.
— Проводи их, — приказал Адэр Даену и, когда за супружеской четой и стражем закрылась дверь, повернулся к Малике. — Что ты сказала?
— Он имеет право на защиту.
— Кто так решил?
— Наказание назначает суд.
Адэр схватил её за локоть и притянул к себе. Его глаза полыхнули гневом.
— Я — закон, я — суд. Мне продолжать?
Малика вырвалась и отскочила к окну:
— Вы Всевышний?
— На этой земле — да!
— Всевышнему потребовалось семь дней, чтобы сотворить мир. Вам же хватит минуты, чтобы его разрушить.
Подлетев к Малике, Адэр вскинул руку. Она сжалась в ожидании удара. А он указал в окно:
— Ты это называешь миром?
— Они другого не знают!
— Здесь жалость неуместна.
— А справедливость?
— Ты часто с ней сталкивалась?
— Нет. Но хотелось бы.
— Жалость и справедливость не уживаются рядом. Начальник похитил деньги, устроив на работу несуществующих людей. Разве не справедливо вернуть в казну наворованное?
— В казну? Если уж быть справедливым до конца, то он похитил деньги не из казны, а у рабочих.
Скрипнула дверь.
— Еле до поворота довёл, — проговорил Даен. — Врача в селении нет. Надеюсь, сам оклемается.
— Жалко его? — спросил Адэр.
— Человек ведь.
— А тех, кто живёт на Рабочей улице, не жалко?
Даен отвёл взгляд.
— Сколько в селении стражей?
— Я один.
— С ума сойти… — пробормотал Адэр, кивком позвал Малику и вышел на крыльцо.
Посещение следующих трёх приисков не принесло успокоения. Адэр и Малика двигались, словно марионетки, руководимые неведомой рукой. Подъезжали к дому начальника. Не останавливаясь, ехали на прииск. Малика сидела на проходной, Адэр ненадолго уходил. Возвращался мрачнее тучи. Затем они ехали в контору, которая, как правило, находилась в нескольких милях от прииска. Потом везли начальника в ближайший охранительный участок. Ночь проводили в тревожном забытьи на узких кроватях постоялого двора. И вновь шли навстречу серому дню, точной копии предыдущих дней.
Ветер безмолвствовал, и над разморенной духотой пустошью стоял убаюкивающий стрекот кузнечиков. Малика дремала, отвернувшись к окну. Уныло глядя на бегущую перед машиной колею, Адэр мысленно готовился к тяжёлой и совсем не нужной ему встрече. При виде сытых рож и тучных тел, спрятанных под дорогими костюмами, в нём просыпалась злость. Не потому, что кто-то накопил жир и сколотил состояние на обмане трудяг, — было невыносимо трудно сохранять спокойствие на похоронах своей надежды.
Конечно, можно стереть из памяти худые, облепленные грязью лица рабочих, их затравленные взгляды, измождённые тела, и пересмотреть долю приисков. Этого никто не заметит — на рабочих улицах всё так же будет вонять выпитым вином. Но тогда чем он, правитель страны, отличается от начальника-вора? Адэр смотрел на припорошённые песком две канавки, понимая, что четыре дня назад, покинув замок, он пошёл не той дорогой.