С улицы донёсся звук затормозившей машины. Послышался скрип ступеней. Условный стук не успел прозвучать — страж открыл дверь и посторонился. В комнату вошли работники прииска — приёмщик и оценщик, — держа в руках два чемоданчика. Глянув на людей, сидящих на скамье, с немым вопросом воззрились на управляющего.
— Международные наблюдатели, — объяснил тот.
Работники прииска вытащили из чемоданчиков две коробки, установили их на стол. Одна — чуть побольше — ничем не отличалась от коробок, в какие упаковывают обувь в тезарских магазинах для низшего сословия. Вторая представляла собой обычную бонбоньерку. Стёртый временем рисунок, примятые углы и погнутые края тоскливо говорили: внутри хранится всё что угодно, но только не конфеты.
Банковские служащие открыли первую коробку, пересчитали камни, обёрнутые в сопроводительные записки, сверились с описью приёмщика, заполнили формуляр в двух экземплярах, поставили подписи. Бонбоньерку же просто передвинули с места на место.
— Можно идти? — спросил оценщик.
Страж молча указал на скамью. Наблюдатели потеснились, и работники прииска уселись рядом с ними.
Долго ждать не пришлось. За окном промелькнул свет фар двух машин. Со стороны служебного входа послышался скрип тормозов, донёсся хлопок дверцы, ещё один. В замке проскрежетал ключ, по коридору прогремели шаги. Управляющий и помощник вскочили со стульев и, ссутулившись, устремили масленые взгляды на хозяев своей судьбы.
Хозяевами оказались тезарский чиновник в приличном твидовом костюме и кожаных туфлях, и хмурый тип, похожий на шкаф, в тёмно-серой форме охранника.
— Почему в банке посторонние? — спросил охранник.
— Это международные наблюдатели, — пролепетал управляющий и согнулся ещё ниже.
— Прошу покинуть помещение.
— Согласно Закону № 797/5, вы не имеете права препятствовать нам в выполнении наших прямых обязанностей, — возразил круглолицый человек, глядя на тезарского служащего. — Но имеете право подать жалобу в международный Совет банкиров, если увидите в наших действиях какие-либо нарушения.
Охранник повернулся к стражу:
— Покиньте помещение.
— Я подчиняюсь командиру стражей Бездольного Узла Криксу Силару. И только он может отдавать мне приказы.
Охранник и тезарский чиновник переглянулись — это было четвёртое отделение банка в Бездольном Узле, где их подкарауливали наблюдатели и стражи. Пересчитали камни, лежащие в коробке для обуви, бегло просмотрели заполненные формуляры, поставили витиеватые подписи, словно расписались на титульном листе совместного бестселлера. Подхватив ящичек, направились по коридору к служебному выходу.
— А этот? — произнёс управляющий, указывая на бонбоньерку.
— Что там? — поинтересовался тезарский чиновник.
— Ну как же? Камни не ювелирного качества.
— Зачем Тезару камни не ювелирного качества? — спросил чиновник преисполненным достоинства тоном и важной походкой вышел вслед за охранником из отделения банка.
И банковские служащие, и работники прииска выглядели так, словно их ударило молнией, и через секунду они упадут замертво.
Остроносый человек кашлянул в кулак, подошёл к столу:
— Позволите взглянуть?
Управляющий схватился за спинку стула.
Наблюдатель вытащил из кармана увеличительное стекло, достал из бонбоньерки мутный фиолетовый камешек, поднёс к настольной лампе, и кристалл засверкал кроваво-красным цветом.
Часть 18
Порыв ветра бросал в лицо клубы дыма, но Хлыст, не замечая рези в глазах, неотрывно смотрел на пламя костра. В голове роились мысли — одна темнее другой.
Сегодня пошли десятые сутки со дня условленной встречи с Ташей. Она так и не пришла. Неужели Анатан сдал их шайку-лейку с потрохами, и Ташу таскают по допросам? Или её скрутила болезнь? Первый домысел пугал. Второй вгонял в дрожь.
Пять лет назад Таша ни с того ни с сего стала в обморок падать. Бредёт себе по улице, с бабами судачит и… опа-на, уже лежит. Или полезет в голбец за картошкой или репой, и нет её, нет… Малец туда, а мамка возле лесенки валяется.
Хлыст повёл жену к лекарю. Благо идти недалеко: по пустоши полдня, ещё пару часов по осеннему лугу. А там, в золотой рощице, на меже Бездольного Узла и Нижнего Дола, владения того самого лекаря, который смердами не брезгует. Целую ночь он продержал Ташу в лазарете, а наутро выпроводил восвояси. Мол, ей нужен другой… и слово сказал, чудное такое слово — «климат». Лучше бы промолчал или сознался, что ни хрена не соображает в болячках.
Таша вбила себе в голову — всё, сочтены её деньки, раз от неё лекарь отказался. Купила рядно застлать гроб, у соседки выпросила занавеску покрыть себя усопшую, откуда-то притащила три доски и всё допытывалась: на крышку хватит?
Пробрал Хлыста мандраж. Какой гроб, какая крышка, когда детям мамка нужна? Дочурке годик, одному сынишке — два, второму — семь. С ними-то что делать без мамки?
А тут, в конце зимы, Анатан к Лабичи в гости нагрянул. Пришёл к брату и Хлыст. Поведал Анатану о беде. А тот уж объяснил, с чем этот «климат» едят, и для примера сравнил Порубежье с Лэтэей.
И вот тогда засела, как заноза, мысль: уйти с семьёй в ту самую Лэтэю. Там лес — за жизнь не обойдёшь. Воздух — не надышишься. Вода — Божья слеза. Белки сами на плечи запрыгивают, лоси с ладошек соль едят. Не край, а рай. А в раю грех помирать.
Хлыст поделился задумкой с Ташей. Жена засветилась. Даже доски на щепы распустила. И в самый лютый мороз затрещала печка жарким огнём.
По весне Хлыст уволился с прииска. Получил три мора, почесал затылок. С таким богатством даже на дорогу харчей не купишь. Задумал дом продать, но кому он нужен. В «Горном» вон их сколько, убогих и брошенных.
Хлыст кинулся к Лабичи, но на полпути совесть остановила. У брата своих детишек трое. И к Анатану не пойдёшь. У него жена как кремень, чуть что не так, искрами сыплет.
Бес попутал. Иначе никак не назовёшь бредовую идею обокрасть магазин в «Рисковом». Покумекай же хорошенько, всё по полочкам разложи и орудуй! Нет же! Бес набросил удавку и поволок. А там хозяин в подвале весы чинил. А тут пацан бате ужин принёс. А снаружи дружок на велосипеде дожидался. Да как нажмёт на гудок, да как помчит по улице. Хлыст, вместо того чтобы сбежать, с перепугу за ним погнался.
Как взяли с кольцом колбасы за пазухой (больше украсть не успел) и тремя трупами на шее, так и навесили двадцать лет работ в каменоломне без права переписки и свиданий.
Четыре года под нескончаемый грохот камнедробилки Хлыст каждое утро жену хоронил, весь день долю своих детишек оплакивал, а ночью жену воскрешал, чтобы наутро вновь похоронить. А в лагере смертников ни разу о семье не вспомнил — адский холод вытравил память, как керосин блоху. И когда Лабичи вытащил его из горного котла и сказал, что с Ташей и детишками всё в порядке, Хлыст не сразу сообразил, о ком брат говорит.
Долгожданная встреча с женой прибила всю радость, как ливень траву. За четыре года наливное яблочко в сухой стручок фасоли превратилось — в чём только душа держится? И вновь закололи занозой думы о Лэтэе.
Хлыст попросил Ташу потерпеть ещё чуток, ринулся на заброшенный прииск алмазы искать. Алмазы не нашёл, зато набрёл на таких же беглых, как он сам. Правда, из лагеря смертников один Оса был. Повезло мужику. Необычайно повезло. Когда река подхватила его, протащила по камням и сбросила с водопадом, он зацепился страховочным тросом за выступ и повис. За неделю от стужи голос в скрип несмазанной телеги превратился, от голода живот к спине прилип. И подфартило же выродку: мимо Лабичи проходил.