— Встать!
Хлыст упёрся руками в матрас, с трудом поднялся.
Возле койки грохнули о пол резиновые боты.
— Надевай!
Он всунул ноги в ботинки, поджал пальцы.
— На выход!
Хлыст повернулся лицом к хозяину чугунного голоса и вытаращил единственный зрячий глаз. Под лампочкой стоял мощный человек в странном костюме с обтягивающим голову капюшоном. Рот и нос спрятаны под маской (такие же маски носят надзиратели в каменоломнях). На глазах большие очки с прилегающими к коже резиновыми ободками. Тюремщик, похожий на лупатую жабу, был покрыт слоем белого порошка, и только серёдка стёкол чистая, будто протёртая пальцем.
Пошатываясь, Хлыст вышел в слабо освещённый коридор. С одной стороны — каменная стена, с другой — двери, двери, двери… Кто-то кашляет до рвоты, кто-то дышит, словно в свисток дует.
— Пошёл! — И в спину тычок.
Скользя плечом по шершавой стене, Хлыст двинулся к завешенному белой тряпкой проёму в конце коридора. Чем ближе подходил, тем сильнее вжимался плечом в камень. Это не тряпка, это молочная пелена, сквозь которую едва пробивается свет.
Переступил порог — за спиной хлопнула дверь, — прищурил зрячий глаз, прижал ладонь к носу. В воздухе парила белая пыль с зеленоватым отливом. Сквозь неё просматривались какие-то сооружения, рельсы, вагонетки. Мелькали тени, в них угадывались крепко сбитые надзиратели и тощие братки. Дальше пелена темнела — воздух оставался белым, но там было темно, и оттуда доносился гул, колеблющий под ногами землю.
— Пошёл!
Хлыст брёл, прижимая ладонь к носу и разглядывая зеленовато-молочную кашицу под ботами. Его втолкнули в деревянную клетку, надзиратель опустил до пола решётку, клеть дёрнулась и поползла вверх.
Вцепившись в перекладины, Хлыст запрокинул голову. На лицо оседала водяная пыль, дышать стало легче. Вдруг воздух сделался прозрачным, свет — ярким. Хлыст зажмурил глаз. Клеть вновь дёрнулась и замерла.
Огромный котлован окружали устройства с баками, трубами и шлангами. Из труб в сторону дыры вылетал туман — настолько искрошена была вода. Наверное, поэтому порошок не поднимался с глубины на поверхность.
Вокруг котлована теснились знакомые постройки — вытянутые бараки из почерневших досок. Окошки-глазницы затянуты решётками. Приступки перед дверями стёсаны подошвами башмаков. Между бараками вклинилась умывальня: низкое строение, крытое оцинкованными листами. Под плоской крышей зияли узкие проёмы — вентиляция. Летом в умывальне жарко, зимой вода в бочках превращается в лёд, и долгие зимние месяцы братва обдирает с себя грязь ногтями.
Возле умывальни на верёвке трепыхались сотни продолговатых тряпочек с завязками (маски для искупленцев). На краю площадки для утренних и вечерних перекличек возвышалось здание для надзирателей и начальства: каменное, добротное. Фонари на крыше направлены на искупительное поселение. Если ночью на фонарь глянешь — несколько дней ходишь слепой.
По периметру поселения в три ряда натянута проволока, на цепях бегают шакалы: худющие, голодные. Таким в зубы попадёшь — костей не оставят. А вот и лазарет, от барака отличается крестом, намалёванным на двери красной краской.
Хлыст посмотрел на пугающий размером котлован. Он был не в лазарете! Он находился в отказном боксе! В них учат покорности непокорных. Если браток ума не набирается — «в отказ уходит»: ему не дают ни еды, ни воды, и отхожее ведро забирают. И сдыхает он в собственном дерьме с прилипшим к нёбу языком.
В спину тычок.
— Пошёл!
Хлыст оглянулся. Надзиратель снял маску и очки, стянул с головы капюшон. Молоденький, конопатый, вздёрнутый нос, а глаза как у того шакала, что таращится, натягивая цепь, и слюна из пасти ручьём.
В умывальне воняло плесенью. Мужик в исподних штанах драил щёткой пол. Второй, совершенно голый, стирал в тазе маски. Рёбра у обоих выпирали из тела. Обритые головы повернулись на звук шагов. У полотёра на виске шишка с детский кулак; на шишке кожа прозрачная как стекло, а под ней белое мясо. Лицо прачки усыпано засохшими бородавками. Мужики глянули на Хлыста и вновь принялись за работу.
Откуда-то взялся брадобрей. Усадив Хлыста на скамью, побрил, постриг (не обрил налысо!). Велел раздеться и бросил на колени обмылок:
— Мойся как перед смертью. — И удалился.
Хлыст набрал в таз воды из бочки. Долго елозил истрёпанной мочалкой по груди, изуродованной жгутами рубцов.
Полотёр отложил щётку, вытер о подштанники руки:
— Давай помогу. — Забрал у Хлыста мочалку и принялся надраивать ему спину. — Болит?
— Уже нет, — ответил Хлыст, упираясь ладонями в склизкую стену.
— Где тебя так?
— Там меня уже нет.