«Я… Я не могу объяснить… Я в этом дворце всего во второй раз… Я показать могу…» — «Ну что ж… Значит, так: проводишь Шалама к рюкзачку, и вместе вернетесь. Ты там ничего не трогала?»
Наверное, я мотнула головой, но не помню даже, ничего точно я не помню, кроме его лица…
«И не вздумай привлекать к себе внимание: документы у него, — он кивнул на моего сопровождающего, — в полном порядке, если что, просто скрутим и увезем, как наркоманку… И смерть этой плюшевой киски тебе покажется скорой и легкой, как поцелуй, ты поняла?»
«Я поняла».
"Ну вот и умничка. А за эту кошечку не переживай особо: конченая была. столько марафета на себя изводила, что… Конченая. Хотя и заводная. А ты заводная, а? И не волнуйся, маленькая шлюшка: свою дозу ты получишь, ха-а-аро-шую дозу, я умею быть благодарным… Если ты будешь послушной… — Он снова засмеялся, на этот раз меленько, кашляюще, словно какой-то механический человечек. Приказал этому парню, Шаламу:
— Пойди осмотрись".
Он отпустил меня, отомкнул замок, вышел. Вернулся, распахнул приглашающе дверь, протянул руку, чтобы взять меня за запястье… Я стояла вроде ветоши, дышала впол-вздоха, а тут — сорвалась! Знаешь, как-то разом накатило: терять мне было нечего, и еще я поняла, что, как только он меня схватит, из этой железной лапы мне уже никогда не вырваться! И от них — тоже!
Но все это я даже не думала, просто врезала ему мыском в пах, резко разогнув ногу в колене, — в детдоме это у меня был коронный удар, если с пацанами дралась! Я попала. Не ожидая, пока он согнется и рухнет, пнула его в голень, и этот Шалам упал на бок, как столб, а глаза — абсолютно белые от боли. Сиплый, видно, опешил от такой борзой прыти, вряд ли даже из кресла успел встать, да я на это не смотрела — летела по коридору со всех ног. Через выходы, ни через главный, ни через служебный, я не побежала: Сиплый мог вполне расставить там своих людей и связаться с ними по «говорильнику». Это я рассказываю долго, я соображалка у меня на полном автомате работала, со скоростью пули!
Выбралась я через второй этаж, там, где кабинеты администрации, выбила ногой замок в одном, они там хлипкие, запирать-то нечего; вбежала, затаилась на секунду, посмотрела из окошка через жалюзи: никого. Всего ведь секунд сорок прошло, как я подорвала, может, «вратарей» этот Сиплый и оповестил, а вот оцепить здание не успел, или у него людей столько не было, но какие-то люди, наверное, все же были! Так что медлить — ну никак!
Пошарила взглядом по полкам, схватила какое-то полотенце парадное, рушник, из-под портрета Тараса Шевченко, обмотала кулак, одним ударом выставила стекло: оно там «цельноскроенное» было, под кондиционер, ни одной «открывашки», без звона было не обойтись. Кое-как выдрала осколки и выпрыгнула во двор «Юбилейного».
На звон кто-то уже бежал. Я юркнула под машину, под ближнюю. Несколько пар ног протопали мимо. Вся территория двора была огорожена забором железным типа фигурного такого частокола, но в плюще, не видать: лезет кто, не лезет… Они, видно, побежали к дальнему концу, а я выскочила и стремглав — к воротам. Выбегаю — у двери два охранника о чем-то базарят, меня не видят, вернее, внимания не обращают. А я… Два раза выдохнула, промчалась по затененной территории, затаилась и дальше пошла как на подиуме: плавно, спокойно, хоть и чуть пружинисто. Ни дать ни взять подгулявшая девка домой идет не спеша… Если они и срисовали меня, то среагировали не сразу; а я, как только дошла до угла первого же дома, рванула так, что ветер в ушах засвистел! В прямом смысле! Хорошо еще, сообразила сразу после показа туфли снять и кроссовки надеть… Хм…
Кроссовки-то у меня обыкновенные, румынские, на них никто не позарился… А рюкзачок — сплыл… И с чем-то таким сплыл, за что шею сворачивают даже не по делу, а показательно!
Знаешь, сдуреть можно, сколько я пробежала! Это дворами-то и переходами!
Потом… Словно ступор какой наступил: почувствовала, что задыхаюсь, упала на землю, и меня вывернуло… Таких судорог у меня в жизни никогда не быдо! Лежала где-то на траве и корчилась, как червяк! Наверное, еще и рыдала, не помню…
Одно знаю точно: не орала. Горло словно обручем схватило, и никак этот обруч не сглотнуть… Наверное, сколько-то лежала в полном оцепенении… Потом… Потом оклемалась, выбралась на дорогу… Уже ночь была… Или вечер совсем поздний…
Шла по улице, какие-то машины притормаживали, приглашали, а я такая, видно, отмороженная была, что они снова по газам — и уезжали: кому дура ненормальная нужна? Ты знаешь, я брела и все повторяла какую-то дурацкую детскую считалочку:
"Ехала машина темным лесом за каким-то интересом… Инте-инте-интерес, выходи на букву "С". Странно… У меня такое чувство, что это со мной уже было… В других обстоятельствах, в другое время, когда-то, но было… Или… Или я действительно ненормальная и схожу потихоньку с ума?..
Так я и добрела до Сашки, пешком. Побыла у него. А потом… Потом машина приехала. Наверное, ихняя. Часа в три ночи. Потом… Потом он меня выгнал.
Настька, а ведь я ему даже не говорила, что на самом деле произошло, сказала только, пьяные какие-то на машине привязались, а я им стекло выбила. В джипе. И все равно он меня выдал. Предал. Хуже всего, когда тебя предают…
Алена замолчала, перевела дыхание, закурила, спалив в одну затяжку полсигареты.
— Потом, когда домой пришла, напилась, как баобаб в тропический ливень. Залезла в ванну и там заснула. Как на кровать перебралась, не помню — автопилот. Потом снова прикладывалась, ночью.
Девушка опять замолчала.
— Может, тебе выпить налить? — тихо спросила Настя.
— Нет. Хватит; То просто я сдурела малость. От переживаний. Напьюсь — тут меня тепленькую и возьмут. Хватит. Я хочу жить, я это точно знаю. Это сначала плохо совсем было, из-за Сашки. Насть…
— Да?
— Ведь будет же у меня в жизни еще что-то хорошее? Ради чего стоит жить, правда?
— Обязательно. Иначе и быть не может.
— Вот и я верю.
Девушка помолчала, задумчиво поводила по полировке стола пальцем.
— А знаешь, что я себе думаю, Насть? Все было там жутко и страшно, но… Больше всего меня напугало… его лицо. Этого Сиплого. Словно… Словно я видела его уже, в каком-то давнем ночном кошмаре… Или в жизни?.. В той жизни? И еще — мне кажется, я знаю его имя: Карачун.
— Кто-кто?
— Что-то непонятное у меня в башке вертится… «Ехала машина темным лесом за каким-то интересом…» Карачун — это злой колдун, который хотел погубить девочку и плюшевого мишку Потапа… Насть, если бы знать, что же все-таки случилось в той жизни! Я ведь в интернат попала, как глухонемая была: ничего не говорила, ничего не слышала… Потом только на имя стала отзываться. Живут же люди: и имя есть, и фамилия, и дом… И вместо того, чтобы быть счастливыми… Ладно, это все лирика.
Длинный звонок разорвал установившуюся на миг тишину.
— Я же выключила телефон, — вскинулась Настя.
— Это не телефон, — разом посеревшими губами произнесла Аля. — Это дверной.
Спокойно встала, вынула пистолет из-под подушки, быстро оглядела, щелкнула предохранителем, взвела курок, произнесла тихо и абсолютно спокойно:
— Можно открывать.
— Можно открывать, — повторила Аля тем же лишенным всякого выражения голосом. И добавила:
— Но нужно ли?
— Алька, может быть… — Настя смотрела на подругу как-то по-новому: та подобралась и изменилась разом, словно превратившись из девочки, жалующейся старшей сестренке на детские обиды, во взрослую девушку, которую несчетно раз обижали на ее коротком веку и которая умеет давать сдачи.
— Не может. — Девушка свела губы резко и жестко. — Все просто: я застрелю любого, кто посмеет… Настя, это не люди. У них другие правила. Но пусть не думают, что я не смогу по ним сыграть. — Она подошла к двери, спросила резко:
— Кто?, — Аля была уверена: стрелять через дверь не будут. И еще металась мысль: почему они звонят? Конечно, эту дверь одним ударом не собьешь, дом сталинский, дверь и замки — тех же времен, а лишнего шума им не нужно, и все же…